Борис Башилов РУССКАЯ ЕВРОПИЯ РОССИЯ ПРИ ПЕРВЫХ ПРЕЕМНИКАХ ПЕТРА I. НАЧАЛО МАСОНСТВА В РОССИ

Граф А. К Толстой ГОСУДАРЬ ТЫ НАШ, БАТЮШКА

I. КАША ИЗ ЗАМОРСКИХ КРУП И РЕЗУЛЬТАТЫ ПИТАНИЯ ЕЮ

I

«Гений в политике — это человек, насильственно разрушающий органический ход развития страны во имя своих идеалов, своих теорий, или своих вожделений — не идеалов власти — иначе масса реализовала бы эти идеалы и без гениев, время для этого у массы есть. Несколько гиперболически можно сказать, что «гений» врывается в жизнь, как слон в посудную лавку. Потом — слона сажают на цепь, а владелец лавочки подбирает черепки. Если вообще остается что подбирать… Потом приходят средние люди, «масса«…и чинят дыры, оставшиеся после слоновьей организации» жизни.

Таким «гением» был в частности Петр I. Отступничество Петра было всесторонним разрывом с религиозным подходом к смыслу самодержавия, всесторонний и сознательный переход на сторону западных политических и религиозных идей.

Даже самые заядлые представители современного русского западничества, как например, проф. Вейдле, и те уже принуждены признаваться, что «дело Петра» было не реформами, а первой в Европе революцией. В изданной недавно Чеховским издательством книге «Задачи России», несмотря на все свои ухищрения доказать, что Петр был прав в своих стремлениях приобщить Россию к европейской культуре, он все же признается:

«Две особенности, однако, отличают реформу Петра от переворота, пережитого Германией: низкое качество того, что она хотела России навязать, и само это навязывание, т. е. революционный характер.

Германия столкнулась лицом к лицу с Флоренцией и Римом, Леонардо и Маккиавелли, а России приказано было заменить Царьград Саардамом, икону — «Парсуной», а веру и быт шестипалым младенцем из царской кунсткамеры.

В Германии никто не заставлял Дюрера подражать итальянцам или позже Опитца писать стихи на французский лад, а в России Петр резал бороды и рукава и перекраивал мозги. в меру своего знания о том, как это делать. То, что он совершил, было первой революцией, какая вообще произошла в Европе, ибо Английская революцией, в собственном смысле, не была, а до французской никто не думал, что можно в несколько лет создать нечто дотоле неизвестное:…если бы дело сводилось к изменению русской жизни путем прививки ей западных культурных форм, можно было бы говорить о реформе, притом о реформе вполне назревшей и своевременной, но путь шел к снесению старого и к постройке на образовавшемся пустыре чего-то разумного, полезного и вытянутого по линейке, а такой замысел иначе, как революционным назвать нельзя.

Петр был первым технократом новых времен, первообразом того, что один историк (английский историк Тойнби) предложил назвать Homo Occientalis Mechanicus Neobarbarus. Вольтер ценил в нем революционера, Дефо — Державного Робинзона, плотничающего среди русской пустыни; современный «прогрессист» мог бы ценить в нем своего предшественника, для которого культура уже сводилась целиком к технической цивилизации».

Ни одна из эпох русской истории не оставляет такого тяжелого, давящего впечатления, как эпоха, начавшаяся вслед за смертью Петра.

Никакой Европы из России, конечно, не получилось, но Россия очень мало стала походить на бывшую до Петра страну. В своей книге «Исторический путь России», такой убежденный западник, как П. Ковалевский, в главе, посвященной семнадцатому столетию, пишет:

«…подводя итоги сказанному, можно назвать XVII век — веком переломным, когда Россия, оправившись от потрясений Смутного Времени, становится Восточно-европейской державой (не европейской, а русской культурной страной. — Б. Б.), когда русское просвещение идет быстрыми шагами вперед, зарождается промышленность. Многие петровские реформы уже налицо, но они проводятся более мягко и без ломки государственной жизни».

Петр пренебрег предостережениями Ордин-Нащокина, говорившего, что русским нужно перенимать у Европы с толком, помня, что иностранное платье «не по нас», и ученого хорвата Юрия Крижанича, писавшего, что все горести славян происходят от «чужебесия»: всяким чужим вещам мы дивимся, хвалим их, а свое домашнее житье презираем».

Петр I не понимал, что нельзя безнаказанно насильственно рушить внешние формы древних обычаев и народного быта. Не понимал он и то, что русский народ, являясь носителем особой, не европейской культуры, имеет свое собственное понимание христианства и свою собственную государственную идею, и свою собственную неповторимую историческую судьбу.

«Вольные общества немецкой слободы, — пишет Карамзин, приятные для необузданной молодости, довершили Лефортово дело и пылкий монарх с разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию Голландией.

Его реформа положила резкую грань между старой и новой Россией; приемы, с которыми Петр производил реформы были насильственны и не во всем соответствовали «народному духу»; европеизация русской жизни иногда шла дальше чем бы следовало».

«Петр, — писал Карамзин, — не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государства, подобно физическому, нужное для их твердости».

«Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и вводя иностранные, Государь России унижал россиян в их собственном