рассказывать.

Мы живем на Кавказе. Наш город стиснут горами с трех сторон. Город охвачен подковой из гор. Сразу за речкой горы зеленые и низкие, заросшие кривыми дикими яблонями, дикой хурмой и тёрном. Называются эти горы Просвирный курган и Кизиловка. Здесь в лощинах всегда прохладно, стоит легкая тишина и водятся кабаны и змеи.

За этими, низкими и зелеными, поднимаются другие горы, серые, крутые, будто высеченные из громадных камней. На них ничего не растет, ни травинки, ни кустика. Там гуляют большие ветры и хозяйничают орлы. Интересно смотреть, как орел, снявшись с какого-нибудь голого камня, широкими медленными кругами поднимается вверх, ни разу не взмахнув крыльями и только пошевеливая черными, похожими на пальцы перьями на их концах. Он может ходить кругами в густом голубом небе несколько часов, а потом вдруг, сложив крылья, черным камнем упасть с высоты вниз, на землю, и сразу же снова подняться, держа в лапах суслика или полевую мышь.

А над этими, серыми, громоздятся ввысь еще одни горы, белые, с фиолетовыми и синими тенями, похожие на свалившиеся на землю и расколовшиеся облака. Это внуки старика Эльбруса. Их так и называют — Эльбрусята. Наша школа стоит так, что из окон коридора видна вся горная цепь. Утром снег на Эльбрусятах всегда розовый, в полдень ослепительно белый, а вечером голубой, постепенно синеющий. Самого Эльбруса из нашего города не видно.

Есть у нас в городе улица Ленина — это главная — и есть улица Подгорная, которая спускается к самой реке. Есть у нас парк, который постепенно переходит в лес, и еще у нас есть озера, в которых водятся пескари и плотва. Они очень мелкие, меньше пальца, и мы их не ловим, этим занимается малышня. А мы в шестом — и у нас много других интересных дел.

В парке две танцплощадки: ближняя, недалеко от входа, и дальняя, в конце, над озером. По вечерам там тяжело бухают оркестры, горят разноцветные фонари и шаркают ноги танцующих. На танцплощадки мы тоже не ходим. Во-первых, никто из нас не умеет как следует танцевать, а во-вторых, какой интерес тереться несколько часов в тесной толпе, хотя бы и под веселую музыку?

Летом у нас короткие сумерки. Зайдет солнце, и почти сразу на город наваливается черная бархатная тьма. Она, как медведь, подминает под себя горы, дома и сады. Освещена только главная улица. Там гуляют парни и девушки. А в соседних тупичках и переулках могильная темень. Окна домов наглухо закрыты ставнями, сонными голосами перепаиваются собаки, да иногда режущим, закладывающим уши свистом перебрасываются между собой мальчишки.

В такие провальные безлунные ночи хорошо залезть в соседский сад и, затаиваясь от каждого шороха, выискивать на ощупь замшевые абрикосы, прохладные тяжелые яблоки, покрытые тончайшим скрипучим восковым налетом, и сочные, винного вкуса груши.

Яблок в наших садах великая сила — столько, что часто приходится под деревья ставить подпорки из жердей, иначе могут обломиться ветви. Поэтому, если кого-нибудь из нас и ловят в чужом саду, то хозяева не ругаются, а просят, чтобы мы не отряхивали деревья, а просто обрывали яблоки с веток и не рвали бы зеленых. Мы это сами хорошо понимаем и никогда не трясем деревьев, разве только случайно да в спешке.

Яблоки, груши и абрикосы продают у нас на базаре не килограммами, а ведрами. Стоит ведро очень дешево, но разве вы слышали когда-нибудь, чтобы мальчишки покупали яблоки на базаре? У базарных яблок совсем не тот вкус.

И есть еще другие ночи, когда просто невозможно заснуть. Весь город в полосах, квадратах и треугольниках лунного света. Город построен из теней и голубого сияния. Речушка, ворча, перекатывает камни, на берегу остывают россыпи голубой гальки, и над черными горами висит яркая, словно раздутая ветром луна.

В такие ночи хорошо всей компанией сидеть в парке и мечтать или вспоминать разные интересные истории, которые с нами случались.

ЗАТЯЖНОЙ ПРЫЖОК

В то лето, когда в нашем городе начали строить парашютную вышку, моя тетя решила, что я должен стать хирургом.

Она была очень деятельной, моя тетя Инна. В прошлом году она сказала:

— Я решила окончательно. Ты будешь стоматологом, Коля. Стоматолог — это благородная работа. Это работа интеллигентного человека. Она дает хорошие деньги.

И я начал готовиться в стоматологический техникум.

Я никогда в жизни не слыхал о таком техникуме и сказал об этом тете. Тетя села на стул, поднесла правую ладонь к глазам, будто заслоняясь от солнца, и произнесла усталым голосом:

— Имей в виду, Коля: ты очень похож на своего отца.

Это значило, что я буду в жизни никудышным человеком. Ни на что не пригодным. Может быть, даже шалопаем. Но мне почему-то очень не хотелось становиться интеллигентным человеком. И потом, было обидно за отца. Уж его-то я знал лучше, чем тетя Инна.

Мой отец работал на Крайнем Севере, на холодной реке Индигирке. Он был прорабом. Он строил поселки и в каждом письме присылал мне фотографии голых, обдутых ветром сопок, странных безрогих оленей, которые по-якутски назывались «таба», собачьих упряжек среди белых снегов и своих друзей, улыбающихся, обутых в громадные унты с отворотами, как у мушкетерских ботфортов.

Тетя Инна вынимала из конвертов фотографии, перебрасывала их мне через стол и фыркала:

— Фу! На, полюбуйся! Андрей мог выбрать хорошую специальность и стать интеллигентным человеком, но не захотел. И теперь болтается бог знает где, на краю света, куда добрый человек никогда не поедет. Наверное, сейчас кусает локти, да поздно. Жизнь не начнешь сначала. Сам виноват.

Отец смотрел на меня с фотографии и улыбался во весь рот, и зубы у него были белые-белые. Это оттого, что он жевал там лиственничную смолу, сваренную особым образом. Он мне писал, как ее варят. Но в наших местах лиственницы не росли, и мне приходилось чистить зубы простым порошком. Однажды он прислал мне большущий комок такой смолы. Она была розовая и пахла тайгой, но тетя Инна выбросила ее в уборную и сказала, что отцу тридцать пять лет, а по развитию он стоит разве только немного повыше меня и, наверное, до старости лет останется несолидным человеком.

Я обиделся. По-моему, отец был замечательным человеком. Он строил обогатительные фабрики и рабочие поселки. А тетя Инна работала счетоводом в больнице. Очень давно, еще молодой, она училась на медицинских курсах, но фельдшера из нее почему-то не получилось. Что-то в ее жизни произошло трагическое. И тогда она стала счетоводом. У нее всегда оставалось много энергии после дня, проведенного за канцелярским столом. Эту энергию она тратила на уборку своей комнаты. В комнату было страшно войти: там все сверкало.