Четвертый Дюма

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Я жил долго. Прожил бурную, интересную и в известном смысле поучительную жизнь. На протяжении почти двух столетий имел возможность встречаться и общаться чуть ли не со всеми выдающимися личностями нашей политической и духовной жизни, и не только нашей. С иными из них меня связывала большая человеческая близость, с другими — такая же, вполне человеческая ненависть. В беседах с некоторыми я проводил целые дни, что называется, с утра до ночи, с другими встречался лишь на короткие мгновения, но благодаря феноменальной памяти и патологически острой интуиции сумел запечатлеть в своем сознании их образы в самых точных измерениях и самых ярких красках.

Пришла пора поделиться с читателем накопленными впечатлениями, воспоминаниями, размышлениями по поводу пережитого. Потому что Смерть, этот неумолимый судья, уже на подходе, а такое огромное богатство не должно пропасть втуне.

ПЕТР НЕЗНАКОМОВ

ЧЕТВЕРТЫЙ ДЮМА

Прежде, чем рассказать о знакомстве, многолетней совместной службе и наконец — зачем скрывать — о настоящей близости со знаменитым, чтобы не сказать прославленным французским писателем Александром Дюма-отцом, я позволю себе сообщить вам, кто я и откуда родом.

История моя непростая. Наш род, получивший прозвище Симеончиковы, во время о́но проживал в чисто болгарском селении Клуцохор Сливенской касабы. Дед мой по отцу торговал скотом, скупал у цыган краденых лошадей и перепродавал их крестьянам Енизаарского края, а если попадался хороший конь, например, красивый белый жеребец, то такого он отводил прямо в конак сливенского аяна. Турки, по словам деда, от таких коней были без ума, их хлебом не корми — дай покрасоваться перед славянской райей, да и перед собственными соплеменниками из голытьбы. Так вот, на белых жеребцах дед мой Панайот и разбогател, за таких коней аги не жалели золотых алтынов. Дед, как и все сливенские жители в то время, имел огромную семью, ведь у конного барышника все время проходит в пути на дороге, только к осени возвращается домой, а там, глядишь, на следующее лето уже надо звать бабку повитуху. Отец мой Димитр был седьмым ребенком в семье, а с младенцами, преставившимися при рождении, одиннадцатым, а то и двенадцатым, кто их тогда считал, детей, — родился на свет, ползает, потом ходит, играет, а когда придет время, берет чабанский посох или кнут и — в поле, добывать насущный хлеб. Родился мой отец году примерно в 1810, в разбойничьи времена, и поп окрестил его в честь Димитрия-чудотворца. В Сливенском крае этому святому большой почет и уважение, не меньше, чем святому Георгию. Рос он здоровым и крепким, и дед им очень гордился, ему хотелось, чтобы сын унаследовал его ремесло, потому что парень с младых ногтей полюбил лошадей и ездил так, будто был с конем одним целым. Богатых турчат очень злило, что парень не выказывает смирения, как положено райе, а позволяет себе перегонять их, и ему перепадало немало колотушек. Но и сам он не оставался в долгу, случалось и ему подкараулить иного обидчика в темноте да в поле, и если тот возвращался домой с разбитой головой, то такому, считай, везло. За эти подвиги турки скоро приметили его и наверняка расправились бы с ним, как ни прятал и ни защищал его дед Панайот, потому что стоило туркам заметить, что кто-то из райи расправляет плечи и держит голову высоко, как они сразу же давали ему прикорот. Это бы ладно, но после греческого бунта в 1828 году завязалась новая русско-турецкая война. Генерал Дибич перешел Балканы и в конце июля (дед Панайот хорошо запомнил дату) занял Сливен. Пришло время моему отцу сводить счеты с турчатами. Ему уже исполнилось 19 лет, и было у него сил за троих, а буйства — за пятерых. Сел он на лучшего жеребца деда Панайота и подался в Добровольную дружину, которую собрали сливенцы на подмогу русским под предводительством одного из Аджемов, известной в Сливене гайдуцкой семьи. Какие задачи ставились перед дружиной? Поддерживать порядок в тылу армии, охранять райю от мести турок да служить проводниками, потому что Дибич не стал засиживаться в Сливене. Он устремился на юг вдоль Тунджи вослед бегущим туркам и всего через семь дней занял Адрианополь (так русские называли славный город Эдирне). Напрасно дед Панайот толковал сыну, что лучше смирно посиживать на месте да поменьше лезть людям на глаза, потому что еще неизвестно, как дело повернется. Но где там, разве станет слушаться буйный молодец?! Когда еще представится ему случай покрасоваться на белом жеребце, да еще чтобы турки снимали перед ним фески (да, должно быть, не одними фесками дело-то кончалось, хотя отец об этом рассказывать не любил). Все бы ладно, да ведь дед Панайот оказался прав, и было сливенской свободе веку — с утра до полудня; в Бургасе и Созополе довелось насладиться ею подольше, там русский флот стоял еще с полгода, но, как только подписали Адрианопольский мирный договор, Дибич собрался уходить из Сливена, — куда денешься, если сам император приказал. Охватила всю каазу неразбериха, поднялся плач да слезы, — спасайтесь, люди добрые, турки возвращаются, теперь нам жизни не будет, кидай на возы всё, что поместится, и жалей — не жалей, придется уходить вместе с армией. Лучше жить на чужбине, чем под турецким ятаганом. Дед Панайот сначала не желал покидать насиженное гнездо, жена его бабка Яна сильно хворала, натерпелась страху да тревоги, но ведь у сына-то руки в крови, его расправа ждет. Потому Панайот нагрузил три воза, слава богу, хоть кони свои были, на возы решил посадить дочерей, снох да внуков, а сыновья да зятья пусть верхами едут. Но никак не мог дед решиться на отъезд, какая может быть дорога с больной женой. Бабка Яна будто догадалась, что к чему, сливенские женщины никому не любят быть в тягость. На второй день простилась она с домочадцами, причастилась и отдала богу душу тихо и кротко, как жила всю жизнь и как рожала сыновей и дочерей. Ради моего отца Димитра, с которым они сильно подружились, казаки из арьергарда Дибича подождали, пока ее отпоют и засыплют родной землей. А как только поп допел — шапки на головы и айда по коням, рысью вслед за главными силами, которые уже начали переход через Балканы возле Котела. С ними двинулся и дед Панайот с семьей — последние беженцы из Клуцохора. А за Тунджей уже били барабаны и ревели зурны, уже поднималась пыль столбом — то шли к Сливену полки возвращавшихся осман.

Так пришел конец недолгой сливенской свободе. В южной