в последние пять веков господства рационализма; и «культурные» народы, вчера еще бесспорно и монопольно представлявшие «все человечество», стоят сегодня на грани либо духовного возрождения, либо духовного вырождения.

Государственные и политические деятели, вершители судеб наций и стран в настоящий момент, предпочитают — за редкими, единичными исключениями — не видеть смысл переживаемой нами эпохи. Одни из них продолжают рассматривать историческую действительность, как столкновение и согласование интересов отдельных держав между собою; другие строят систему своей политической мудрости на принципе «борьбы классов»; третьи, хотя и твердят о «борьбе идей», обусловливающей ныне ход развития человечества, но не додумывают этого положения до конца и сводят его на деле все к той же «политике интересов».

В итоге — мира нет, ибо нет единой и духовной основы, на которой можно было бы такой мир сколько-нибудь прочно построить.

Между тем, человечество уже распалось на два чуждых и враждебных друг-другу лагеря, на два безусловно непримиримых стана. Столкновение между ними совершенно неизбежно, — но не обязательно в плоскости политических конфликтов, в сфере экономических и социальных отношений или по линии военных действий, ибо здесь, в области «материи», компромиссы и соглашения всегда возможны. Столкновение это идет и будет итти в области дух а, — борьба извечных начал Правды, Добра и Свободы с неправдою, злом и насилием: «Дьявол с Богом борется, а арена борьбы — сердца человеческие», по слову Достоевского.

В этом и только в этом — содержание, сущность и смысл великих и грозных событий наших дней.

* * *

«Страшный и умный Дух, Дух самоуничтожения и небытия» (так определяет Искусителя Достоевский) знает слишком хорошо, что в первоначальной основе своей природа человеческая блага и непорочна; что она лишь искажена и обременена тысячелетним игом греха. Ложь и зло — это нечто вторичное, производное, не мыслимое и не постигаемое иначе, как отрицание истины и добра. Ложь — это только нарушенная правда, а зло — лишь извращенное добро. Но и обратно: неполная, внутренне порочная правда неизбежно становится ложью, и нарушенное в своей целостности добро неминуемо вырождается в злое начало.

И, если до появления Христа на земле, «естественно» было известное смешение обоих понятий; если нередко стирались в сознании человеческом грани между добром и злом, то христианство сделало это окончательно невозможным. Ясен стал акт грехопадения, когда злое Начало вошло, как действующая сила, в мир. Действительностью стала великая тайна искупления, которым сломлена была власть зла и открылся человеку путь Истины и Жизни. Осмысленною стала земная история рода человеческого через обетование вечного возмездия, грядущего торжества Добра и Правды.

Лишь поколебав одну из этих трех опорных точек, к которым неразрывно прикреплена участь людей на все время их земного существования, можно потрясти судьбы и отдельного человека, и целых народов, и всего человечества. Не война и не террор, не голод и не мор таят в себе гибель для человека, но разрыв его бытия и сознания с тремя мистическими актами — грехопадения, искупления и возмездия, — верою в которые он живет.

Лукавая диалектика, стирая постепенно границы между добром и злом, искажая смысл окончательного торжества Божьей Правды и безусловной победы доброго начала в мире над злым, стремится поколебать именно эти три мистических акта, засорить в человеке источник его ведения о себе, отравить родник воды живой, из которого он только и черпает свои силы.

Особенно опасна эта сатанинская диалектика тем, что опирается она вначале не на злые, а на добрые стороны в человеческой природе: божеское в человеке подстрекается к восстанию и бунту против Бога, — не только во имя правды и добра, но и во имя свободы.

Ибо, подобно истине и добру, и свобода — это то вечное и первозданное, к осуществлению чего стремится природа человеческая в своей первоначальной чистоте:

«Дух дышит, где хочет»: Он не терпит ни внешнего принуждения, ни — тем более — раболепного низкопоклонства. Истина и добро не полноценны в плане божественного мироздания, если они не осуществляются человеком свободно, а поэтому нет и полноценной человеческой личности без свободы, без свободы духовного творчества. Без нее мертвеет и костенеет язык мыслителя, писателя и поэта, и художник превращается в ремесленника; без нее увядает мысль и гаснет вдохновение; чахнет дарование, талант и гений; умирает искусство и наука; иссякает великий, божественный дар слова, и литература превращается в какой-то жалкий подголосок той или иной «политграмоты», Поэтому и всякое умаление свободы духа неизменно оказывается нарушением и поруганием божественного начала в человеке.

Но как нарушенная правда превращается в ложь, а искаженное добро становится злом, так и извращенная свобода неминуемо претворяется в свою противоположность, переходит в соблазн и искушение, вырождается либо в разгул и распущенность, либо в насилие и произвол.

* * *

Н. В. Гоголь сказал когда-то, что дьявол — «обезьяна Бога». Надевая на себя личины Правды, Добра и Свободы, он искажает эти извечные, божественные начала и сеет лишь ложь, зло и рабство. Все творчество Гоголя — непрерывная и упорная борьба с чортом, а оружие его в этой борьбе — смех, холодный и острый клинок сатиры: зло жалко, ничтожно, смешно в своем безобразии, как жалок, смешон и ничтожен сам чорт. Одного не видел, не хотел видеть писатель: великого соблазна искушения, который опирается на врожденное человеку чувство Красоты, когда злое начало является взорам в облике чего-то поистине прекрасного, вернее — кажущегося прекрасным; в облике, в котором нет ничего уродливого, смешного, «комичного».

В своей юношеской поэме «Демон» М. Ю. Лермонтов рисует образ Соблазнителя, опасный именно своею трагическою красотою, влекущей к себе доброе и высокое стремление «помочь» и «спасти», заложенное в божественной природе души человеческой:

вот слова искушения, которыми «Царь познанья и свободы» улавливает в свои сети чистое сердце Тамары. Клятва Демона звучит еще более ярким исповеданием добра и любви, рассеивающим последние сомнения,