Лариса Захарова, Владимир Сиренко ПЛИОЗАВР-45 Повесть

Часть первая

1

Не открывая глаз, Баранов схватился за поручни койки. Сел, встряхнул головой и понял, что лодка резко пошла на глубину. Кто сейчас на вахте, не пора ли ему?! И облегченно вздохнул: рано. Хронометр показывал четырнадцать сорок. Почему-то вспомнил рассказ отца, капитана торпедного катера, что у них вахта валилась в ту же койку, с которой только-только поднялся сменщик, и спала мертвым сном до следующей побудки. Теперь не то. Их атомная подводная «Академик Ширшов», оборудованная для научного исследования морей, — образец комфорта. Не случайно ее выбрали для экспедиции международного экипажа. И теперь «Академик Ширшов» выполнял специальное задание под флагом Организации Объединенных Наций. На борту — французы, американцы, итальянцы — представители заинтересованных государств и государств-наблюдателей, через чьи территориальные воды проходит трансатлантический кабель. Последнее время участились случаи повреждения кабеля. Инженеры кабельных судов, проводившие ремонт, обратили внимание на странный характер повреждений, явно отличный от типичных случаев природного воздействия. Повреждения токопроводящих жил, изоляции и оболочки были таковы, будто некто работал автогеном, закладывал взрывчатку — как правило, на относительно небольших глубинах. Проблема приобрела политическую окраску. Рьяные западные комментаторы опять заговорили о международном терроризме. Взаимные подозрения усилились, когда акустиками кабельных судов несколько раз был зафиксирован движущийся объект, создающий устойчивое отражение. Обследование района одного из повреждений выявило следы на морском грунте — биологи идентифицировать их не смогли. После чего и было принято решение направить АПЛ «Академик Ширшов» — курс пролегал строго над кабелем.

Холодная, пахнущая хлоркой и океанической рыбой вода вернула бодрость. Побрился, повертел в руках причудливый флакон с одеколоном — подарок Луи Парсюме, французского навигатора.

Перед выходом из порта помощник капитана сказал: «На нас, советских членах экипажа, лежит двойная ответственность. Мы составляем костяк экипажа, мы — хозяева подлодки и должны вести себя соответственно. Предельная внимательность, чуткость, заинтересованность. При том — быть начеку. Среди офицеров — представители западных спецслужб. Думается, дальнейшие пояснения излишни».

Китель сидел ловко — совсем новый, сшитый в Ленинграде меньше года назад, после окончания Макаровского училища. Штурман Баранов глянул еще раз в зеркало и, вполне довольный собой, пошел в кают-компанию.

За маленьким столиком майор в форме американской морской пехоты играл в шахматы с главным океанологом Плетневым.

Баранов подсел к итальянцам-акустикам. Они говорили по-французски, знал этот язык и Володя. С американцами общаться было проще — все они на подлодке говорили по-русски с самым незаметным акцентом.

— Есть ли новости?

Вивари блеснул ровными зубами — казалось, он постоянно улыбается, предельно беззаботен, и имя у него веселое, как у известного певца, — Клаудио.

— Опять прошла та тень. Дуайнер, — он кивнул на майора за шахматным столиком, — настороже. А Мак-Кензи, — Вивари имел в виду американского навигатора, — говорит, что это Несси пришла на нерест.

Его соотечественник Карло Мауэр покачал головой.

— Я не уверен, что к этой тени можно так легкомысленно относиться. — Мауэр в отличие от соотечественников говорил по-французски с трудом. — Вторично тень появилась в сопровождении стаи дельфинов, которые шли на меньшей глубине, но параллельным курсом. Повтор заставляет думать о закономерности. А если, — он покосился на американца, — если… это продукт дельфинария?

Дуайнер обернулся. Лицо было бесстрастно, глаза остановились на Карло.

— Плетнев объявил мне шах, — заговорил он, обращаясь к Баранову — Как вы думаете, штурман, а не запросить ли мне тайм-аут? Ведь мы с океанологом ведем явно позиционную игру.

Баранов вежливо улыбнулся. Сказал, не скрывая иронии:

— Но ведь после тайм-аута может быть мат.

— Этого допустить нельзя. Только шах. Потом еще шах, и разойдемся.

Баранов наскоро перевел итальянцам короткий диалог. Вивари громко рассмеялся, Мауэр поднялся с кресла, отошел к экрану.

— Мы опять погружаемся, — мрачно сказал Карло. Все промолчали. Дуайнер вытащил курительную трубку, поймал тоскливый взгляд Вивари.

— А тут еще вы душу трубкой бередите, майор! Все отдал бы за пару затяжек, — сказал итальянец. — Тоска…

— Знаю. Это я так, по привычке. Как чуингам — туда-сюда, и думаешь, что куришь колумбийский. Не пробовали, штурман? Кстати, о Колумбии… Сегодня мы смотрим замечательный фильм замечательной киностудии «Колумбия-пикчерз». Вестерн, вендетта, ковбои… Вы молодой, вам понравится. Кстати, сможете крутить, как положено на флоте: с начала до конца, потом с конца до начала, можно с середины и наоборот — не надоест. И главное, хэппи-энд всегда торжествует. Это наш принцип — торжество хэппи-энда.

— Вы уверены? — вдруг обронил Плетнев Американец ответил ему пристальным взглядом.

— Мне бы очень хотелось знать, — заговорил Вивари, — что за Несси нерестится рядом с межконтинентальным кабелем…

— Отлично сказал Жюль Верн, — перебил Дуайнер. — Человек, покоривший океан, есть самый могущественный человек. Переведите, штурман. И хотя я давно не читаю Жюля Верна, в этом с ним совершенно согласен. Такой человек может все. Даже повредить кабель. Наделать много бед.

— Опасен не человек, — тихо заметил Плетнев, — силы, которые за ним стоят. Уж коль вы заговорили о Жюле Верне… Его капитан Немо поставил свои безграничные возможности на службу справедливости. Он помогал тем, кто борется за независимость и свободу.

— Я не очень хорошо помню роман в целом… — с деланным равнодушием отозвался майор и опять уставился на шахматную доску.

— А о том, как использовали океан во зло, есть тоже хорошая книга, — продолжал Леонид Михайлович, — нашего писателя Беляева. Называется «Человек-амфибия». Там нет хэппи-энда, но есть мысль, что зло, какой бы силой, каким бы запасом прочности ни обладало, никогда добра не одолеет.

— А вы знаете, — подхватил Карло Мауэр, — в литературе вообще главное — мысль. Не жизнеописание, не характеры, а мысль, притом мысль воинствующая, отделяющая зерна от плевел, указывающая, за что автор борется, против чего восстает…

— Подобная мысль, — покачал головой Леонид Михайлович, — важна не только в литературе. —