безобразным рваным шрамом спёкшейся земли по правую. За этим шрамом холма не было. Срастаясь с лестницей, там простиралось ровное плоское поле, сплошь поросшее седым ковылём. Просто удивительно, как могло сочетаться ровное горизонтальное поле со склоном холма, но так было. Когда-то, давным-давно, Великий Кудесник разделил Волшебную Страну на две: Светлую и Тёмную, а затем сшил их так, замкнув каждую саму на себя, чтобы они никогда более не соприкасались друг с другом.

«А вот так я отделю Зло от Добра, — подумал я. — Как ножницами — раз, и всё. И сошью страну по науке — с искривлением пространства».

Жилбыл взобрался по лестнице до половины холма и оглянулся. Тень всё ещё покрывала луг, над озером висело облако тумана, но над туманом уже играла трепещущая искрами жужильих крыльев широкая семицветная радуга. Звон крыльев жужил и весёлые восхищенные выкрики сливались в единый светлый тон, дарующий люду долины радость пробуждения нового дня.

— Красиво в моей стране, Летописец? — грустно спросила за спиной Жилбыла Государыня.

Летописец повернулся. Государыня как всегда возникла на лестнице тихо, незаметно и неожиданно. Она стояла ступеньками тремя выше, правым боком к Летописцу и смотрела на него скосив глаз. Вечно юная и вечно молодая в неизменной белой государевой пелерине.

Всё в Стране Света было неизменным. И белая пелерина Государыни, и полотняная рубаха Летописца, и жужилье купание, и радуга по утрам. И берёзовая каша мальцов, и вечерние песни ласков. И изуродованная лестница на холме, и ежеутренние встречи на ней Государыни и Летописца. И улыбка Государыни.

— Красиво, — привычно согласился Жилбыл и тут только увидел, что сегодня улыбки на лице Государыни нет.

— Что с тобой, матушка? — изумился он.

Государыня вздохнула.

— Неспокойно мне что-то, Летописец. Сердце болит…

Она подняла руку к груди, но, будто наткнувшись на невидимую стену, опустила её. Никогда не видел Жилбыл ни левой половины лица Государыни, ни её левой руки. Всегда она стояла к нему правым боком. Поговаривали, что Кудесник изуродовал Государыню столь же страшно, как и лестницу.

— Тысячи лет мы жили в счастье и спокойствии без него, — продолжала Государыня. — А сейчас он вспомнил о нас. Что-то случится.

— Кто — он? — опешил Жилбыл.

— Кудесник, — просто сказала Государыня.

Летописец смешался.

— Но ведь Кудесник хороший, — вставила своё слово жужинья Тенка.

— Нет, — горько возразила Государыня. — Кудесник не хороший. И не плохой. Он — Кудесник. Вершитель судеб.

— Он что-то замышляет?

— Не знаю, — вновь вздохнула Государыня. — И он сам не знает. Пока только наблюдает за нами.

«Началось, — подумал я. — Стоило только довериться героям, как все мои благие намерения пошли насмарку. Какой там к чёрту счастливый добрый мир, „погрязший“ по самые уши в небесной чистоте! Не хотят они в нём жить. Пресно им, видите ли! Ишь, Кудесник объявился!»

Врал я, конечно, самому себе. Я действительно полностью отпустил авторские вожжи и абсолютно не представлял, что же должно случиться в Светлой Стране. Просто перенёс на героев своё раздражение от личных глупостей и ошибок, совершённых в ту пору, когда мне самому казалось, что мой настоящий мир, в котором жил, пресен, погряз в застое и потому требует перестройки. Впрочем, перестройки мой мир действительно требовал. Но не бомбовыми ударами по женщинам и детям…

Государыня посмотрела на Летописца и вымученно улыбнулась.

— Тенка, — спросила она, меняя тему, — ты опять сегодня радугу не делаешь?

Не было в её голосе строгости, ни кого она не наказывала и не ругала. Никогда. Разве что мягко журила.

— Нет, Государыня, — покраснела жужинья.

— Смотри, крылья поблёкнут, и ты летать не сможешь.

— Хорошо, Государыня…

— Не хорошо, а плохо, — грустно усмехнулась Государыня.

— Я буду делать радугу, — совсем смутившись, поправилась жужинья.

— А то кашей угощать не стану, — нарочито строго поддержал Государыню Жилбыл.

— Это вряд ли, — не приняла его поддержку Государыня. — Не в твоём характере…

Она замолчала, устремив куда-то вдаль задумчивый взгляд. Будто пытаясь высмотреть, прочитать в непонятном, недоступном Летописцу далеке судьбу своей страны.

— Государыня… — осторожно начал Летописец.

Но она лишь взмахнула рукой, останавливая его. Знала она, что он скажет. Знала, что думает и говорит в каждый миг бытия любой житель её страны. Не в утешении и поддержке нуждалась Государыня — этим она сама одаривала всех. А хотела Государыня знать, что задумал Кудесник. Чувствовала она его присутствие, но в мысли проникнуть не могла. И от неизвестности и неопределённости будущего страны сердце Государыни болело.

— Ладно уж, идите, — отпустила она Тенку и Жилбыла. — Тебя работа ждёт, Летописец. Будь аккуратен.

И она стала отдаляться, скользя над ступенями без единого движения. Лишь пелерина чуть колыхалась от слабого ветра.

Летописец поклонился удаляющейся Государыне и начал подниматься вслед за ней по лестнице. Но, странное дело, вершина холма, до которой быстро и легко добралась Государыня, к Летописцу не приближалась. По левую сторону лестницы за ажурными перилами проплывали вниз деревья и кустарник, а по правую струилось волнами колышущегося ковыля горизонтальное поле. Наконец слева, среди берёз и елей, показалась белоснежная мраморная беседка с медной, покрытой тёмно-зелёной патиной, крышей. Здесь склон холма был крутой, и беседка, заглублённая в холм, почти срасталась крышей со склоном.

Жилбыл остановился у калитки в ажурных перилах напротив беседки и посмотрел вверх. Государыня уже сидела на троне на вершине холма под половиной арки, обрезанной как раз посередине над шрамом спёкшейся земли. Трон был установлен правым боком к лестнице, и застывший профиль Государыни чётко выделялся на фоне кристально-голубого неба.

— Будь аккуратен, — вновь донеслись с вершины холма последние слова Государыни.

Жилбыл кивнул, открыл калитку и вошёл в беседку. В беседке было прохладно, уютно и светло, несмотря на то, что её правую сторону закрывал почти вертикальный склон холма, весь в переплетении корней росших выше берёз. Перед этой нерукотворной стеной стоял стол, а за ним, упираясь спинкой в корни, — стул. Здесь было рабочее место Летописца.

— Наконец-то, — донёсся откуда-то из-за корней дребезжащий недовольный возглас.

Корни над столом раздвинулись, на пол беседки посыпались сухие комочки земли, и из открывшейся в склоне холма тёмной норы выбрался волосатый семиногий Лет. Он поставил на стол чернильницу, налил в неё из бутыли