теплую подушку, когда его берешь с нее к себе на колени.

Родион встряхнул его и посмотрел в глаза. Взгляд человека был тусклым и отсутствующим.

— Послушайте, — Родион забеспокоился, — что с вами?

Человек вдруг затрясся, зафыркал и, булькая, пуская пузыри, сказал:

— X-roy! — Мотнул головой, напыжился и добавил: — Г-гоу!

Родион невольно отшатнулся. Человек повел головой, скользнул по нему взглядом как по пустому месту, повернулся и снова принялся разбивать ящик.

Что ушат холодной воды. Сумасшедший где-то в пятистах парсеках от Земли заводит ферму и живет себе, припеваючи, в свое удовольствие… Родион оглянулся на корову. Она уже оправилась от испуга и щипала траву. Хвост ее висел неподвижно, как веревка. Впрочем, от кого ей здесь отмахиваться. Сзади, за спиной, хозяин по-прежнему стучал молотком, отбивал шершавые необструганные дощечки, вытягивал из них гвозди и складывал — дощечки аккуратной стопкой, а гвозди в карман брюк. Когда молоток попадал по гвоздю, щелкала короткая искра, но человек не обращал на нее внимания.

Родион вздохнул и открыл дверь в хижину. В хижине было темно, только сквозь щели в лишь бы как сбитой крыше пробивались узкие, дрожащие пылью лучи света. Остро пахло запущенным, давно нечищеным хлевом. Посередине хижины на корточках у огромного старинного куба синтезатора сидела беременная, с большим животом, женщина. Она была такая же худая и — нет, не смуглая, нет — какая-то серокожая и в таких же отрепьях. К Родиону она не обернулась, а продолжала выщелкивать программу, быстро бегая пальцами по клавиатуре синтезатора.

— My God!^[1] — вдруг прохрипело из угла у двери. Родион резко обернулся. В углу, в грубом деревянном кресле сидел лохматый седой старик. Руки, сухие, тонкие, лежали на подлокотниках-подпорках, тело было высохшим и дряблым — от него веяло давно забытой болью и мертвой плотью. Жили только дрожащая складками индюшиная шея и большие, почти светящиеся, глаза. Старик завороженно смотрел на Родиона и глотал слюну.

Паралич, понял Родион. Давний, старый. Запущенный. И мне, моему личному комплексу регенерации.

— I'm blessed, — просипел старик и, раздирая горло: — if you ate not earthman!^[2]

Родион вздрогнул и отрицательно покачал головой.

— Я не понимаю, — сказал он и смутился. — А планету, планету-то назвал «The End»! Тоже мне, англоман!

Старик плакал. Большими слезами, они стекали по морщинистым щекам на дрожащий рот.

— My God…My God…Can I hope what…^[3] Он внезапно затих, только всхлипывал и, моргая, смотрел на Родиона.

— Прошу прощен. Вы не кумуете по-аглицки… — спохватился он. — Та чо та я? Топа сюда, ближте, и оущайтесь.

Родион непроизвольно шагнул вперед. Старолинг… — Дед, а, дед, а ты, наверное, старый, очень старый, древний, можно сказать, старик.

— Ах, да не на чо… — лепетал старик. Он пошарил глазами по хижине. Вон-вон у том куту еща ящик. Вы его поднажте и опушайтесь.

Родион выволок ящик из угла, перенес его поближе к старику и сел. Совершенно ошарашенный.

— Вы уж прощея мя, — сказал старик, — но я не можече… — Он смотрел на Родиона как на заморскую зверушку, большими, светящимися белками, глазами и вдруг, чуть ли не скуля, вопросил: — Како там на Земле? Вы давно оттоле?

Родион помялся, не зная, что сказать.

— На Земле все нормально. По крайней мере, так было сегодня утром.

— Сегод?.. — оборвал его старик и поперхнулся. Глаза его разгорелись. И потухли.

— God tnrbid… — забормотал он. — Again… Let me go for qoodness'sake!^[4]

Он страдальчески закачал головой, захныкал.

— Когда та уже прекращается, когда вы перестанет трзать мя? Чем дале, тем скверна… Шарнуть бы в тя чо-нибудь… — тоскливо-тоскливо протянул он и вдруг заорал: — Сковыряйся прочь, мержоча тварь! Уже и днем явитесь!

Родион посмотрел в яростные глаза старика, напрягся, подстроился.

— Спокойно. Успокойся. Я — самый нормальный человек, с Земли. Не галлюцинация, не фантом. Человек, — мягко внушил он.

Старик сник, обмяк. Прикрыл галаз.

— Кой час год? — тихо спросил он. Родион сказал.

— Хм… — старик пожевал губами. — Двести годов… Двести… Ейща сумняша, млада члектода ще в папухах не было.

— В папухах… — ошалело подумал Родион и тут вроде бы понял. К чему здесь эта хижина, этот старик, дряхлый, древний, со своим древнелингским диалектом… И все-все остальное… Двести лет назад — ревущие сопла, фотонные громады, релятивизм, архаика… Какая звездная не вернулась из этого сектора? Какая?! Сейчас бы третий том Каталога…

— Ничего, — сказал он старику. — Ничего. Через неделю я закончу здесь дела (не говорить же, что у него авария и раньше, чем через неделю корабль не починят) и заберу вас на Землю. Все будет хорошо. — Он легонько похлопал его по сухонькому мертвому кулачку.

— Ничего…

Старик открыл глаза и как-то странно посмотрел на него. Губы тронула язвительная улыбка. — Искушаешь. — Он невесело рассмеялся. — Годов десять тому, кода… — У старика перехватило горло. — Кода ща была… Бет была… Он замолчал, моргнул глазами, кашлянул. — Можече, и обрясца… А им, старик кивнул на женщину, — Земля не занужна…

Хлопнула дверь. Пригнувшись, в хижину вошел сумасшедший и, немного потоптавшись у порога, присел на ящик в другом углу.

— Что с ним? — полушепотом, пригнувшись к старику, спросил Родион и указал глазами на вошедшего. — Это после катастрофы?

— Катастрофы? — старик уставился на него, не понимая. Затем захихикал. Вы мляете, мы терплячи кораблекруша? — спросил он. Его явно веселила эта мысль. — Конче, не без того… Та мы поселянцы, вы разумеете? Мы утяпали с Элизабет с ваштой клятой Земли тому, чо были накорма ею по заглотку! Вот та как. А ца мои… — он поперхнулся и глухо поправился: — Нашты с Бет дети…

Родион смотрел на него во все глаза.

— И не блямайте на мя так! Не запужна нам вашта Земля, не занужна!

Стало тихо. Женщина перестала клацать клавишами и молча ждала. Наконец окошко синтезатора открылось и извергло на поднос ком белой творожистой массы.

— Постороньте, — вдруг сказал старик, обильно источая слюну. На Родиона он не смотрел. Шея у него вытянулась, и голова судорожно задергалась из стороны в сторону — он старался рассмотреть, что делается за спиной Родиона. — Отталите отседа. Час мя будут накорма…

Женщина встала с колен, взяла поднос и направилась в угол. Медленно, коряво, на полусогнутых ногах, ставя их коленками в середину, под огромный обвисший живот. Родион вздрогнул как от наваждения. Женщина несла свое непомерно большое, колыхающееся в такт шагам, бремя, но оно, по всему ее виду, не было ей в тягость, ее организм был чуть воспален, как и у всякой