Письма Фаусте

5 июля 378 года. Персидский фронт. Лагерь малоазийской конницы

Дорогая Фауста, день сегодня выдался на редкость спокойный, без обычных для нашего полумирного существования стычек и столкновений. Наша армия растянута вдоль границы с Персией и представляет собой скорее тонкую нить, готовую в любой момент порваться, чем мощный кулак, разящий врагов римского народа насмерть.

Варвары избрали тактику многочисленных малых ударов, они тревожат наши подразделения то тут, то там, прорываясь вглубь имперских территорий на незначительное расстояние и тут же отступая назад. Все небольшие поселения вдоль границы или разорены, или сожжены, жители частью перебиты, частью пленены, частью бежали под защиту наших гарнизонов.

Император назначил меня командиром отряда малоазийских всадников, набранного из номадов-алан. Они самые настоящие дети природы, простодушные и кровожадные, охочие до боя, добычи и женщин. Глядя на них, я зримо представляю, как должны были выглядеть народы Гог и Магог, запертые Александром Великим в глубине Тартарских гор и сколько ужасов пало бы на наш многострадальный мир, если, не дай боже, им удалось бы выбраться из своего заточения. Никто из моих подчиненных не понимает латыни, поэтому мне приходится разговаривать с ними через толмача, тоже варвара, и с помощью жестов.

Толмач у меня редкий недотепа, он не знает по-хорошему ни языка римлян, ни языка алан. Объясняться с переводчиком, затем, чтобы он потом мог объясниться с солдатами — такое положение достойно стила комедиографа древности, но, поверь мне, милая Фауста, сколько раз я представлял, как буду убивать этого проклятого толмача, медленно, очень медленно, наслаждаясь каждым его воплем, каждой судорогой его тела, каждым стоном и мольбой о пощаде. Мои обращения в императорскую ставку с просьбой прислать мне вместо этого ходячего недоразумения человека опытного и толкового, остаются или вообще без ответа, или же мне отвечают, что пока ничем помочь не могут, ввиду отсутствия свободных переводчиков. Так что приходится пока обходиться тем, что есть, уповая на свое терпение и божью милость.

Только не подумай, дорогая Фауста, будто Благочестивый государь наш, император Валент, таким назначением выказал мне свое нерасположение. Отнюдь нет. Этот отряд считается одним из самых лучших в нашей армии, именно потому, что эти варвары совсем недавно стали федератами Империи и развращающие нравы нашего цивилизованного общества еще не коснулись их прозябающих в природной дикости душ. Я приведу небольшой пример в свидетельство правдивости своего утверждения и пусть он не оскорбит тебя излишним натурализмом. У моих подчиненных есть весьма неприятный для глаз цивилизованных народов обычай: они отрезают у поверженных врагов головы и потом постоянно возят их с собой, демонстрируя свои ужасающие трофеи окружающим. У некоторых из них кони украшены чуть ли не ожерельями человеческих останков. При этом храбрейшим считается тот, кто собрал больше всего голов. А теперь представь, милая Фауста, состояние врагов, когда они видят перед собой этих всадников смерти. По вооружению, и по способу вести боевые действия аланы ничем не отличаются от персов, следовательно, мы бьемся с ними на равных.

Мой отряд расквартирован позади линий тяжелой пехоты, прикрывающих границу и должен вступать в дело в случае проникновения персов вглубь нашей территории. Я отвечаю за участок протяженностью примерно в одну милю. Хвала господу, местность по преимуществу ровная, весьма способствующая действиям конницы. Мы практически все время в седле, заняты либо патрулированием, либо учениями. Я с благодарность вспоминаю уроки езды на коне, преподанные мне отцом, его терпение, настойчивость и суровость позволяют мне теперь чувствовать себя среди прирожденных всадников на равных.

Прости, что прерываюсь буквально на полуслове, нас подняли по тревоге. Ночь сухая и жаркая, на востоке занялось багровое зарево. Видимо, там опять бесчинствуют персы. Мои варвары горячат своих коней, они готовы ринуться в бой и только я задерживаю их. Денщик подвел моего буцефала, он яростно фыркает и косит глазом в предвкушении схватки. Все, все, прячу свиток и стило. До следующей встречи, Фауста.

12 июля 378 года. Персидский фронт. Ставка императора Валента

Дорогая Фауста, нас перебрасывают во Фракию. Только что государь принял решение начать войну против восставших во Фракии визиготов. Судя по сообщениям, положение там чрезвычайное. Мятеж растекается по провинции будто горящая нефть по поверхности воды. Силы визиготов непрерывно растут за счет беглых рабов, колонов и рудокопов. Граница открыта, через нее беспрепятственно проникают варвары, привлеченные возможностью легкой наживы. Местные воинские командиры не сделали ничего, чтобы подавить распространение мятежа. Более того, они были настолько тупы и нерасторопны, что позволили вождю визиготов Фритигерну ускользнуть из устроенной ему ловушки. Избежавший счастливым образом смерти визигот, пылая ненавистью, возвратился к своим варварам и с еще большей яростью принялся терзать имперские земли. Армейские части, расквартированные во Фракии либо уничтожены, либо рассеяны, либо уклоняются от встречи с визиготами. Таким образом, перед варваром совершенно открыт путь на Константинополь. В сложившихся обстоятельствах император решил снять с персидского фронта часть армии и ускоренным маршем идти навстречу взбунтовавшимся готам.

Дорогая Фауста, можешь поздравить меня с повышением. Ввиду предстоящей готской кампании государь своим эдиктом возвел меня в звание магистра конницы и милостиво назначил командовать Семнадцатой Скифской турмой. Мои аланы остаются при мне в качестве телохранителей. Не думал, что буду слишком рад этому, однако, признаюсь честно, я свыкся со своими отрезающими головы дикарями. Ты знаешь, Фауста, я, по-примеру нашего отца, всегда ставил римский образ жизни превыше всего и был, мягко говоря, не в восторге от распространившейся при дворе и в обществе модой на все варварское, но здесь, общаясь с ними и постоянно находясь среди них, совершенным образом изменился. Нет, мое презрение к варварским порядкам и обычаям осталось, однако я вынужден признать, что им не чужды благородные порывы. Особо развито у них чувство долга по отношению к собратьям по оружию, известно им и сострадание. Помимо этого, они особо почитают храбрость и презирают смерть. Они обожествляют свое оружие, особенно мечи, давая им громкие, звучные и напыщенные имена. Прослыть среди них трусом значит заживо себя похоронить.