Его влияние в русском революционном движении, усилившееся в период временного союза с большевиками, ослабевает. Меньшевики, в том числе «старые друзья», отрицательно относятся к его поступкам и действиям. «Жорж безобразничает в „Правде“», — пишет Засулич Дейчу. «Он вредит», — отвечает ей Дейч.
А он сам, стихийно ведомый своей неверной «звездой» сомнений и колебаний, все так же качается из стороны в сторону, по-прежнему противоречит самому себе на каждом шагу. В одном случае он заявляет, что не является сторонником сближения с ленинцами. Оценивая другое событие, говорит, что ленинцы берут верный тон.
В обстановке безусловного падения интереса к его теоретической и практической деятельности, которая раньше, на протяжении многих лет всегда была в центре внимания европейской и русской партийной общественности, он должен был бы оценить письмо Ленина, приглашавшего его в Закопане читать лекции по вопросам марксизма для ожидаемых из России социал-демократов.
Ленин все еще верит в прежнего революционера Плеханова, все еще надеется вернуть его в ряды сторонников большевистской ориентации, все еще ждет, что в одряхлевшем льве распрямится молодая марксистская пружина.
В отличие от «старых друзей» и недавних единомышленников, уже списавших своего, некогда обожаемого вождя в архив, Ленин все еще борется за Плеханова — за Плеханова — просветителя и воспитателя сотен и тысяч русских рабочих, за Плеханова — первого русского марксиста.
Но Плеханов не отвечает.
Он весь во власти новой идеи, на подступах к новому повороту, к новой «метаморфозе». Стряхнув с себя овладевшее им на какое-то время практическое бездействие, он энергично пытается в наикратчайший срок объединить все разрозненные партийные силы. Лозунг «единство партии» постоянно звучит в его устных и письменных выступлениях. Он посылает свои «формулы объединения» всем виднейшим русским социал-демократам.
Но с кем он хочет единства? С ликвидаторами, которых клеймил не далее как вчера? С отзовистами, с которыми порвал все отношения и «расплевался» до конца? С философскими ревизионистами, на уничижительных эпитетах в адрес которых еще не высохли чернила в его рукописях?
Он просто не знает, с кем конкретно хочет единства. Он желает единства партии «вообще». Сидя в центре Европы на своем, как он считает, марксистском Олимпе (теперь уже «лже-Олимпе»), он пребывает в полнейшей туманной неосведомленности о положении дел в русской социал-демократии.
И еще одну попытку опустить его на землю предпринимает Ленин. Он просит его написать статью для рабочих в большевистский журнал «Просвещение».
И снова Плеханов не отвечает.
Гвоздем сидит у него в голове идея о «единстве партии». Для реализации ее он приводит в действие свои европейские связи. Международное Социалистическое Бюро обсуждает в Брюсселе возможности объединения всех течений РСДРП. Плеханов выставляет требование единства любой ценой. Но когда оглашаются условия большевиков, он называет их статьями нового уголовного уложения.
Выходят в свет в последний мирный год перед войной его последние книги: «Французский утопический социализм девятнадцатого века», первый том «Истории русской общественной мысли», «Утопический социализм девятнадцатого века»…
— Розочка, Роза, теперь уже, наверное, скоро конец… Удивительная ясность… Вижу отца, мать… Всю свою жизнь вижу… Она была странной… — … — Не плачь, Роза… Все равно мы прожили с тобой хорошо на земле… Были тяжелые минуты… Прости меня за них… Ты подарила мне много-много светлых лет. Спасибо тебе… Я не жалею ни о чем… Жил, как умел… Стремился к высшему… Что-нибудь и от меня останется… — … — Не плачь, Роза… Помнишь Париж, нашу молодость?.. Ты всегда была для меня счастьем как женщина!.. И верной помощницей в делах, надежным другом… Спасибо тебе… Жалею об одном… Мало успел сделать для новой России. Разрушение старой взяло слишком много сил… Впрочем, это и было для новой… Роза, душно…
Неожиданно кто-то деловито и быстро сел на кровать, прищурился: — Георгий Валентинович, мне сказали, что вы… Зашел попрощаться. — Благодарю… — Зимой в Петрограде у вас был обыск… Это ошибка. Приношу извинения. — Я напрасно вернулся в Россию… Мне нечего здесь было делать… — Нет, не напрасно. На вашем примере для многих колеблющихся была изжита еще одна иллюзия, опаснейшая иллюзия о классовом мире. Зато теперь здесь полная ясность абсолютно для всех… Правда, цена за этот пример заплачена слишком высокая — ваша судьба, ваша политическая судьба… вы сами назначили эту цену. — Возвращение ускорило болезнь… Нужно было оставаться в Европе… — Уверен, что не выдержали и все равно не усидели бы в Европе. Я ведь знаю вас… — Вам трудно сейчас? — Ничего, справимся… Встал. Наклонил голову. Вышел из комнаты.
— Роза, здесь был сейчас кто-нибудь? — Нет, никого не было. — Разве никто не приезжал из Петрограда? — Финляндия закрыла границу… Мы снова в эмиграции… — Роза, это символично… — Что именно? — Граница… Я не нужен новой России… — Границу закрыли финны. Здесь идет гражданская война… — Все равно… Я снова вне России… Вот и решение проблемы… Мы вернулись из эмиграции и опять оказались в эмиграции… Россия отбросила нас от себя… Всего год прошел на родине… Внезапно он сел на кровати. — Опять все вижу очень ясно! — взволнованным голосом сказал он. — Всю свою жизнь! Казанскую демонстрацию вижу, стачки на Бумагопрядильне… Нет, я не напрасно вернулся в Россию, мое место — здесь, в любом случае… Пусть все запуталось сейчас, потом разберутся… — Жорж, тебе нужно лечь… Он лег, лицо его было спокойным и светлым. — Дело сделано, — шепотом произнес он, — дело жизни… Может быть, мне не хватило совсем немного времени, чтобы разобраться во всем…
Он вздрогнул, потянулся на кровати и затих. Розалия Марковна с холодеющим сердцем несколько секунд вглядывалась в его уходящее, исчезающее лицо и, наконец, поняла. Все. Было 30 мая 1918 года. За окном пели птицы, качались на ветру ветки деревьев, зеленела сочной травой весенняя земля.
Лев Григорьевич Дейч приехал только через пять дней. В бумагах, которые он привез с собой, говорилось, что Народный комиссариат по иностранным делам РСФСР поручает ему сопровождать тело покойного Г. В. Плеханова через границу в Петроград. На следующий день Розалия Марковна получила телеграмму от Петроградского Городского головы Михаила Ивановича Калинина. Он выражал ей сочувствие по поводу смерти мужа —
— Розочка, Роза, теперь уже, наверное, скоро конец… Удивительная ясность… Вижу отца, мать… Всю свою жизнь вижу… Она была странной… — … — Не плачь, Роза… Все равно мы прожили с тобой хорошо на земле… Были тяжелые минуты… Прости меня за них… Ты подарила мне много-много светлых лет. Спасибо тебе… Я не жалею ни о чем… Жил, как умел… Стремился к высшему… Что-нибудь и от меня останется… — … — Не плачь, Роза… Помнишь Париж, нашу молодость?.. Ты всегда была для меня счастьем как женщина!.. И верной помощницей в делах, надежным другом… Спасибо тебе… Жалею об одном… Мало успел сделать для новой России. Разрушение старой взяло слишком много сил… Впрочем, это и было для новой… Роза, душно…
Неожиданно кто-то деловито и быстро сел на кровать, прищурился: — Георгий Валентинович, мне сказали, что вы… Зашел попрощаться. — Благодарю… — Зимой в Петрограде у вас был обыск… Это ошибка. Приношу извинения. — Я напрасно вернулся в Россию… Мне нечего здесь было делать… — Нет, не напрасно. На вашем примере для многих колеблющихся была изжита еще одна иллюзия, опаснейшая иллюзия о классовом мире. Зато теперь здесь полная ясность абсолютно для всех… Правда, цена за этот пример заплачена слишком высокая — ваша судьба, ваша политическая судьба… вы сами назначили эту цену. — Возвращение ускорило болезнь… Нужно было оставаться в Европе… — Уверен, что не выдержали и все равно не усидели бы в Европе. Я ведь знаю вас… — Вам трудно сейчас? — Ничего, справимся… Встал. Наклонил голову. Вышел из комнаты.
— Роза, здесь был сейчас кто-нибудь? — Нет, никого не было. — Разве никто не приезжал из Петрограда? — Финляндия закрыла границу… Мы снова в эмиграции… — Роза, это символично… — Что именно? — Граница… Я не нужен новой России… — Границу закрыли финны. Здесь идет гражданская война… — Все равно… Я снова вне России… Вот и решение проблемы… Мы вернулись из эмиграции и опять оказались в эмиграции… Россия отбросила нас от себя… Всего год прошел на родине… Внезапно он сел на кровати. — Опять все вижу очень ясно! — взволнованным голосом сказал он. — Всю свою жизнь! Казанскую демонстрацию вижу, стачки на Бумагопрядильне… Нет, я не напрасно вернулся в Россию, мое место — здесь, в любом случае… Пусть все запуталось сейчас, потом разберутся… — Жорж, тебе нужно лечь… Он лег, лицо его было спокойным и светлым. — Дело сделано, — шепотом произнес он, — дело жизни… Может быть, мне не хватило совсем немного времени, чтобы разобраться во всем…
Он вздрогнул, потянулся на кровати и затих. Розалия Марковна с холодеющим сердцем несколько секунд вглядывалась в его уходящее, исчезающее лицо и, наконец, поняла. Все. Было 30 мая 1918 года. За окном пели птицы, качались на ветру ветки деревьев, зеленела сочной травой весенняя земля.
Лев Григорьевич Дейч приехал только через пять дней. В бумагах, которые он привез с собой, говорилось, что Народный комиссариат по иностранным делам РСФСР поручает ему сопровождать тело покойного Г. В. Плеханова через границу в Петроград. На следующий день Розалия Марковна получила телеграмму от Петроградского Городского головы Михаила Ивановича Калинина. Он выражал ей сочувствие по поводу смерти мужа —