- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (4) »
Иосиф Уткин Повесть о Рыжем Мотэле, господине инспекторе, раввине Исайе и комиссаре Блох
ГЛАВА ПЕРВАЯ ДО БЕЗ ЦАРЯ И НЕМНОГО ПОСЛЕ
И дед и отец работали.
А чем он лучше других?
И маленький рыжий Мотэле
Работал
За двоих.
Чего хотел, не дали.
(Но мечты его с ним!)
Думал учиться в хедере[1],
А сделали —
Портным.
— Так что же?
Прикажете плакать?
Нет, так нет!
И он ставил десять заплаток
На один жилет.
И…
(Это, правда, давнее,
Но и о давнем
Не умолчишь)
По пятницам Мотэле давнэл[2],
А по субботам
Ел фиш[3].
Жили-были
Сколько домов пройдено,
Столько пройдено стран.
Каждый дом — своя родина,
Свой океан.
И под каждой слабенькой
крышей,
Как она ни слаба, —
Свое счастье,
Свои мыши,
Своя судьба…
И редко,
Очень редко —
Две мыши
На одну щель!
Вот Мотэле чинит жилетки,
А инспектор
Носит портфель.
И знает каждый по городу
Портняжью нужду одну.
А инспектор имеет
Хорошую бороду
И хорошую
Жену.
По-разному счастье курится,
По-разному —
У разных мест:
Мотэле мечтает о курице.
А инспектор
Курицу ест.
Счастье — оно игриво.
Жди и лови.
Вот: Мотэле любит Риву,
Но… у Ривы
Отец — раввин.
А раввин говорит часто
И всегда об одном:
— Ей надо
Большое счастье
И большой
Дом.
Так мало, что сердце воет,
Воет, как паровоз.
Если у Мотеле все, что большое,
Так это только
Нос.
— Ну, что же?
Прикажете плакать?
Нет, так нет!
И он ставил заплату
И на брюки
И на жилет.
…………
Да, под каждой слабенькой крышей,
Как она ни слаба, —
Свое счастье, свои мыши,
Своя
Судьба.
И сколько жизнь ни упряма,
Меньше, чем мало, — не дать.
И у Мотэле
Была мама,
Еврейская старая мать.
Как у всех, конечно, любима;
(Э-э-э… об этом не говорят!)
Она хорошо
Варила цимес
И хорошо
Рожала ребят.
И помнит он годового
И полугодовых…
Но Мотэле жил в Кишиневе,
Где много городовых,
Где много молебнов спето
о царской родовой,
Где жил… господин… инспектор
С красивой бородой…
Трудно сказать про омут,
А омут стоит
У рта:
Всего…
Два…
Погрома…
И Мотэле стал
Сирота.
— Так что же?
Прикажете плакать?!
Нет, так нет!!
И он ставил заплату
Вместо брюк
На жилет.
……
А дни кто-то вез и вез.
И в небе
Без толку
Висели пуговки звезд
И лунная
Ермолка.
И в сонной, скупой тиши
Мыши пугали скрипом.
И кто-то
Шил
Кому-то
Тахрихим[4].
«При чем» и «не при чем»
Этот день был таким новым.
Молодым, как заря!
Первый раз тогда в Кишиневе
Пели не про царя!
Таких дней немного,
А как тот — один.
Тогда не пришел в синагогу
Господин
Раввин.
Брюки,
Жилетки,
Смейтесь!
Радуйтесь дню моему:
Гос-по-дин по-лиц-мейстер
Сел
В тюрьму!
Ведь это же очень и очень,
Боже ты мой!
Но почему не хохочет
Господин
Городовой?
