— Он хочет стать юристом. К тому же у него способности к языкам, и мой муж послал Фолькера в Сорбонну. Но не говорите о нем — «пасынок»! Для меня он — Фолькер, и ко мне он тоже обращается по имени. Мы друзья.

— Какие прекрасные отношения! Он живет у вас?

— У моего мужа в Гамбурге. И носит его фамилию — Лупинус, в то время как я… Гроллер — моя девичья фамилия.

Это не было новостью для миссис Диксон. Но она сделала вид, будто слышит ее впервые. За этим маневром она скрыла свой страх, который пыталась подавить с тех самых пор, как только зашла речь о Фолькере.

Диксон умела перевоплощаться. Она представилась более игривой, чем была на самом деле. И радостно согласилась, когда доктор Гроллер предложила ей выпить на брудершафт. Эрика разлила в бокалы вино и сказала:

— Каролина, давайте обращаться друг к другу по именам. Эти фрау и миссис звучат так официально, так чопорно и создают дистанцию, которая отдаляет людей.

После этих слов американка поднялась и чокнулась с доктором Гроллер, дабы скрепить их дружбу.

И вот сейчас она сидит в поезде метро, ее глаза слегка прикрыты, на губах блуждает улыбка.

На станции «Галлишен Тор» Каролина Диксон вышла из метро. Она подождала у светофора, а затем толпа увлекла ее с собой к витринам универмага Герти.

При быстрой ходьбе американка начинала приволакивать левую ногу и непроизвольно поднимать вверх плечи, будто хотела защитить шею от холода. Походка становилась напряженной и угловатой. Она останавливалась или замедляла шаг, как теперь, когда подходила к американской памятной библиотеке, и ее некрасивая осанка уже не так бросалась в глаза.

Служебное помещение Каролины находилось на последнем этаже библиотеки. На двери висела табличка: «Заместитель директора по науке». «У всего есть свое название», — подумала она. Ее бюро состояло из обширной приемной и небольшого рабочего кабинета.

— Мышка, — воскликнула она, едва переступив порог, — три поручения. В темпе!

Фрейлейн Мауз, секретарша и ответственный исполнитель в одном лице, рывком придвинула к себе блокнот и схватила карандаш.

— Первое: заказать срочный разговор с Парижем. Мистер Дэвис. Номер: Бальзак — ноль-ноль-восемь-один-ноль. Второе: забронировать для меня авиабилет в Париж. Я хотела бы улететь сегодня ночью или завтра рано утром. Третье: вызвать мне машину. По окончании разговора с Дэвисом я поеду домой.

Затем она прошла в кабинет. Подняла телефонную трубку, нажала на аппарате миниатюрную клавишу и, подождав сигнала, набрала четыре цифры. Ее голос звучал тихо.

— Говорит двадцать девятый. Шеф, я уезжаю в Париж… Да, на два-три дня… Конечно, самолетом… О’кей! — Она положила трубку на рычаг. — Есть что-нибудь новенькое, Мышка? — спросила она.

Ничего новенького не было. Новенького здесь практически никогда не бывало. Миссис Диксон это прекрасно знала и спрашивала больше по привычке. Она задумчиво посмотрела за окно. Огромная людская масса хаотично сновала внизу. Трамваи бойко стучали на стыках рельсов. Автомобили грудились у перекрестка. Продавцы газет выкрикивали что-то в толпу. Было видно, как они широко разевали рты и размахивали газетами. Полицейские энергично жестикулировали, как танцовщицы варьете.

Каролина Диксон стояла неподвижно. Ее мысли витали где-то далеко. Они не подчинялись приказам. Каролина закрыла глаза, но не ради того, чтобы лучше сосредоточиться. Это произошло непроизвольно, как реакция на внутренние процессы. Кто-то в этой ситуации стискивал зубы, а кто-то сжимал кулаки.

Когда фрейлейн Мауз на манерном французском выкрикнула в телефонную трубку: «Месье Дэвиса, пожалуйста!», американка опустилась в кресло и включилась в разговор:

— Хэлло, Ричард, старый ковбой!

— В чем дело? Кто говорит? — отозвался брюзгливый голос. — Это вы, Каролина?

— Да, я. Как вы меня узнали?

— По любезному обращению. Прекрасно, что вы снова вспомнили о своем старом Ричарде Дэвисе из еще более старого Техаса. Как поживаете, Каролина?

— Хорошо. Надеюсь, и вы так же.

— Пока не иссякло виски, все о’кей!

— А оно не иссякло?

— Иначе я бы уже не торчал здесь, в этом чертовом вертепе разврата. Мои пуританские устои сильно пошатнулись. Мне явно недостает святого угодника Грэма.

— Я появлюсь у вас завтра его посланником.

— Силы небесные!

— Спасибо! Серьезно, Ричард, я прилечу сегодня ночью. В крайнем случае рано утром.

— Рад этому, от души рад, Каролина, вам это хорошо известно. С компанией?

— Небольшое личное дело.

— Ну вот и отлично. Жду вас. Что я должен сделать?

— О, вы хорошо меня знаете. Безобидная справка: Фолькер Лупинус. Девятнадцать лет. Из Гамбурга. Уже несколько месяцев учится в Париже. Жилье, окружение, знакомства, привычки, распорядок дня, et cetera, et cetera,^[1] вы же знаете.

— И все это до завтрашнего утра?

— Разумеется; напрягитесь разок, старина!

— Каролина, я возвращаюсь на ранчо, к своим коровам.

— Пожалуйста, но вначале раздобудьте нужные мне сведения. А потом можете забрать меня с собой.

— Согласен! Осмелюсь только намекнуть: «Jeu de Paume».^[2] Как всегда. В этот раз там висят картины этого, ну, как его…

— Ричард, разговор стоит недешево. Мой шеф любит порядок. Расскажете мне обо всем завтра. И уладьте дело. Помните: где труд, там и счастье.

— Мой святой угодник Грэм всегда говорил: «Бог создал время, ничего не сказав о спешке».

— Как раз всевышний-то вечно пребывал в большой спешке, потому и не успел ничего о ней упомянуть. Представьте: в шесть дней сотворить мир. И это без телефона! И давайте на этом закончим. До завтра, Ричард.

Глава 2

Громадный город на Сене попал под колеса. Колеса состояли из ободов и резины. Они могли осилить более тысячи оборотов в минуту. Могли и меньше. От церкви Мадлен до Итальянского бульвара было десять минут ходьбы. Автомашине на это требовалось полчаса. Бенуа Конданссо, коренной корсиканец и поклонник Наполеона, краснощекий, широкоплечий, с плоским, как у боксера, носом, нещадно ругался, вжатый между рулем и спинкой кресла. Он не давал себе труда переключать передачи с первой на вторую. Машина двигалась рывками: он больше работал педалью газа, нежели рычагом переключения передач. Зачем попусту тратить силы? К тому же его правая рука была занята сигарой.

Без толстой сигары он не представлял себе жизни. Во сне он курить не мог, и это было довольно неприятно. Ему часто снилась огромная, как корабельная мачта, сигара. Жуткое наваждение. От этого он просыпался и сразу же начинал жадно курить.

Конданссо ехал в среднем ряду. Напротив Оперы ему удалось вырваться из плотного