уж там было воспитание? Когда ему исполнилось четырнадцать, бабушка умерла, и старшей в семье стала семнадцатилетняя сестра Ивана, которая и подняла его на ноги. В отличие от других больных тетрада Фалло, кому не была сделана радикальная операция на сердце, Иван прожил почти в три раза больше отпущенных ему врачами лет — он дотянул до сорока. И если б не треклятый милиционер, сбивший его и Лёшу на пешеходном переходе через несколько лет, возможно, прожил бы гораздо дольше — организм его до той поры был словно чудесной силой сбалансирован и функционировал хоть и не как у здорового человека, но и не как у беспомощного инвалида. Больше всего на свете Иван любил книги, а работать мечтал с детьми. Поэтому он устроился в школьную библиотеку, где мы с ним в своё время и познакомились.

Моя семья тоже была не совсем простой. У меня была на редкость добрая и отзывчивая мама-учительница, вытащившая в своё время из тюрьмы одного человека, чисто по жалости. Человек этот, увы, стал моим отцом. Сколько хорошего было в маме, столько дурного оказалось в нём, так что едва ли моё воспитание тоже можно считать образцовым. Имея, быть может, и совершенно добрые намерения, отец сам по себе был столь жесток, что я жила в постоянном страхе.

Мне, как и Ивану, довелось поработать, правда, очень недолго с детьми — в разваливающемся, страшном, похожем на описанный Вигдоровой в её знаменитой трилогии, сиротском детдоме для умственно отсталых детей. Кажется, какая-никакая, а практика, но между общением со шкетами, которых ты старше всего на несколько лет, и уходом за младенцем — нет практически ничего общего, кроме того, что детей в любом возрасте нужно любить. Но ведь и любить надо уметь правильно. Было ли нам дано это? Я не знаю. Мы жили совсем не так, как другие люди, за пределами здравого смысла — ибо невозможно жить втроём на одну пенсию, а мы жили. И мы старались, чтобы у сына было настоящее детство, с его радостями, но часто не хватало здоровья, сил, денег на самое элементарное, но больше всего нам не хватало опыта. Что мы делали правильно, а что нет — можно теперь только предполагать, слишком сложными зачастую оказывались обстоятельства.

4

Само рождение Лёши было непростым. Вскоре после свадьбы Иван затемпературил и стал слабеть — наступил рецидив септического эндокардита, инфекционного заболевания, которое является неизменным спутником больных тетрада Фало — хворь, грозящая смертельным исходом, если не избавиться от вируса, а вирус этот изгнать трудно, только если использовать очень сильные антибиотики. В течение полугода Иван кочевал с одного отделения НИИ кардиологии на другое, пока одна из верующих знакомых не выцарапала его с больничной койки в антропшинскую церковь, где мы повенчались, и тут болезнь отступила как бы сама по себе. Мы считали это чудом.

Пока Иван болел, многие наши друзья и подруги, и не только зелёные юнцы вроде нас, а даже те, кому было за сорок, словно сговорившись выжить во что бы то ни стало назло горбачёвской перестройке, стали родителями. Мы больше всего на свете хотели иметь ребёнка и страшно им завидовали, но было сперва не до того, а потом оказалось, что мне почему-то не забеременеть. Мы ходили в гости к друзьям, которые совершенно позабыли типичные для них разговоры о высоких материях, религии, политике, литературе, искусстве, у всех подрастал молодняк, и основные темы, которые волновали друзей — это были пелёнки-распашонки, коляски, супердефицитные пластмассовые стульчики, рожки, соски. Почти ничего из этого не было в продаже, но передавалось из рук в руки по мере вырастания, но опасения, что ребёнок подрастёт, а не будет чего-то предельно необходимого, беспокоили всех.

— А я с твоим отцом на улице встретилась, и он сказал, что у тебя не может быть детей, — как-то раз заявила на кухне соседка-рецидивистка. С чего отец сделал подобное заявление, мне неизвестно, но помнилось, как много лет до этого, его сестра, моя тётка, прокляла всех детей своего брата, пожелав им никогда не иметь потомства. Всё это изрядно нервировало и немало нас беспокоило. Нам с Иваном порой казалось, что мы и вправду можем остаться без детей.

Пройдёт время, и мы поймём, что рождение Лёши случилось как нельзя вовремя. «Опоздав» на год-полтора, он оказался младше всех детей нашей большой компании. И именно нам с Иваном не приходилось заботиться о колясках, стульчиках и других необходимых вещах, которых не было в продаже — всё это передавали нам наши друзья, когда их дети чуток подрастали. Так, к моменту рождения Лёши, у нас было с полсотни одних только чепчиков, так что не только человеческому ребёнку их хватило бы с избытком, как мы тогда шутили, но даже новорожденному Змею Горынычу с 33-мя головами. Ну, и опыт друзей, конечно, нам тоже пригодился, сами мы не умели ничего.

Мы не только ничего не умели, но и делали всё неправильно, начитавшись книжек и статей. Так, к примеру, во время беременности, я ходила гулять с болью в животе, потому что во всех пособиях утверждалось, что ежедневный моцион будущей мамы — это залог здоровья ребёнка. Боль наваливалась тяжестью и иногда становилась настолько сильной, что мне приходилось останавливаться и садиться на том самом месте, где меня прихватывало. Поэтому Иван всегда сопровождал меня на прогулках и носил с собой складной стульчик. Мысль, что со мной что-то не так, нам, конечно, в головы приходила, но не задерживалась в них надолго. Я советовалась с подругами, они ничего такого во время беременности не испытали, но и тревогу не били, а я была уверена, что если что не так, то кто-нибудь обязательно об этом скажет. В книгах, которые кишмя кишели всевозможными предупреждениями, об этом тоже ни слова не говорилось. Надо было идти к врачу, но консультация находилась в другой части района, на отшибе, туда не шёл никакой транспорт, который я, впрочем, тоже плохо переносила, и я просто не имела сил и здоровья выбраться в неё. Мы жили в счастливом неведении, не подозревая, что боли у меня в животе — серьёзный сигнал угрозы выкидыша, и на каждой прогулке сильно рисковали потерять ребёнка, которого так мечтали иметь.

Жили мы, как я уже говорила, очень бедно, на одну пенсию. Я ухитрилась перед самой беременностью уйти с одной работы и, не успев устроиться на другую, осталась без положенных по декрету пособий. Помимо малого достатка, были и другие проблемы. Так мой отец грозился судом и требовал отдать ему вещи, оставшиеся после смерти мамы. Мы решили с ним не спорить и отвезли ему то, что он хотел, в том числе и кровать. После этого мне пришлось спать на полу, так как с оставшейся дома раскладушки мне было самостоятельно не встать — мешал большой