Н. В. Гоголь
Выбранные места из переписки с друзьями
«Монастырь ваш — Россия!»
В сознании большинства своих современников Гоголь представлял собой
классическую фигуру писателя-сатирика — обличителя пороков человеческих и
общественных, блестящего юмориста, наконец, просто писателя-комика,
развлекающего и веселящего публику Сам он с горечью осознавал это и писал в
«Авторской исповеди» (1847): «Я не знал еще тогда, что мое имя в ходу только
затем, чтобы попрекнуть друг друга и посмеяться друг над другом».
Иного Гоголя — писателя-аскета, продолжателя святоотеческой традиции в
русской литературе, религиозного мыслителя и публициста, автора молитв —
современники так и не узнали. За исключением «Выбранных мест из переписки с
друзьями», изданных со значительными цензурными изъятиями и большинством
читателей неверно воспринятых, духовная проза Гоголя при жизни его оставалась
неопубликованной. Правда, последующие поколения уже смогли познакомиться с ней,
и к началу XX столетия писательский облик Гоголя был в какой-то степени
восстановлен. Но здесь возникала другая крайность, религиозно-мистическая,
«неохристианская» критика рубежа веков и более всего известная книга Д. С.
Мережковского «Гоголь. Творчество, жизнь и религия» выстраивали духовный путь
Гоголя по своей мерке, изображая его едва ли не болезненным фанатиком, мистиком
со средневековым сознанием, одиноким борцом с нечистой силой, а главное —
полностью оторванным от Православной Церкви и даже противопоставленным ей, —
отчего образ писателя представал в ярком, но совершенно искаженном виде.
Читатель — наш современник — в своих представлениях о Гоголе отброшен на
полтора века назад: ему вновь известен только Гоголь-сатирик, автор «Ревизора»,
«Мертвых душ» и «тенденциозной» книги «Выбранные места из переписки с
друзьями». Духовная проза Гоголя для наших современников практически не
существует; отчасти они находятся в еще более печальном положении, чем
современники писателя: те могли судить о нем самостоятельно, а нынешнее
общественное мнение о Гоголе является навязанным — многочисленными статьями,
научными монографиями и преподаванием в школах и университетах. Между тем
понять и оценить творчество Гоголя в целом невозможно вне духовных
категорий.
Гений Гоголя до сих пор остается неизвестным в полной мере не только
широкому читателю, но и литературоведению, которое в нынешнем его виде просто
неспособно осмыслить судьбу писателя и его зрелую прозу. Это может сделать
только глубокий знаток как творчества Гоголя, так и святоотеческой литературы —
и непременно находящийся в лоне Православной Церкви, живущий церковной жизнью.
Дерзнем утверждать, что такого исследователя у нас пока нет. Не беремся за эту
задачу и мы: настоящая статья — лишь попытка наметить вехи духовного пути
Гоголя.
* * *
В письмах Гоголя начала сороковых годов можно встретить намеки на событие,
которое, как он потом скажет, «произвело значительный переворот в деле
творчества» его. Летом 1840 года он пережил болезнь, но скорее не телесную, а
душевную. Испытывая тяжелые приступы «нервического расстройства» и «болезненной
тоски» и не надеясь на выздоровление, он даже написал духовное завещание. По
словам С.Т. Аксакова, Гоголю были «видения», о которых он рассказывал
ухаживавшему за ним в ту пору Н.П. Боткину (брату критика В.П. Боткина). Затем
последовало «воскресение», «чудное исцеление», и Гоголь уверовал, что жизнь его
«нужна и не будет бесполезна». Ему открылся новый путь. «Отсюда, — пишет С.Т.
Аксаков, — начинается постоянное стремление Гоголя к улучшению в себе духовного
человека и преобладание религиозного направления, достигшего впоследствии, по
моему мнению, такого высокого настроения, которое уже не совместимо с телесною
оболочкою человека».
О переломе в воззрениях Гоголя свидетельствует и П.В. Анненков, который
утверждает в своих воспоминаниях: «Великую ошибку сделает тот, кто смешает
Гоголя последнего периода с тем, который начинал тогда жизнь в Петербурге, и
вздумает прилагать к молодому Гоголю нравственные черты, выработанные гораздо
позднее, уже тогда, как свершился важный переворот в его существовании». Начало
«последнего периода» Гоголя Анненков относит к тому времени, когда они вместе
жили в Риме: «Летом 1841 года, когда я встретил Гоголя, он стоял на рубеже
нового направления, принадлежа двум различным мирам».
Суждение Анненкова о резкости совершившегося перелома едва ли справедливо: в
1840-е годы духовная устремленность Гоголя только обозначилась яснее и
приобрела конкретные жизненные формы. Сам Гоголь всегда подчеркивал цельность и
неизменность своего пути и внутреннего мира. В «Авторской исповеди» он писал,
отвечая на упреки критиков, утверждавших, что в «Выбранных местах…» он
изменил своему назначению и вторгся в чуждые ему пределы: «Я не совращался с
своего пути. Я шел тою же дорогою«<…> — и я пришел к Тому, Кто есть
источник жизни». В статье «Несколько слов о биографии Гоголя» С.Т.Аксаков
авторитетно свидетельствует: «Да не подумают, что Гоголь менялся в своих
убеждениях; напротив, с юношеских лет он оставался им верен. Но Гоголь шел
постоянно вперед; его христианство становилось чище, строже; высокое значение
цели писателя яснее и суд над самим собой суровее».
У Гоголя постепенно вырабатываются аскетические устремления и все яснее
вырисовывается христианский идеал. Еще в апреле 1840 года он писал Н. Д.
Белозерскому: «Я же теперь больше гожусь для монастыря, чем для жизни
светской». А в феврале 1842 года признается Н. М. Языкову: «Мне нужно
уединение, решительное уединение <…> Я не рожден для треволнений и
чувствую с каждым днем и часом, что нет выше удела на свете, как звание
монаха». Однако монашеский идеал Гоголя имеет особенный вид. Речь идет об
очищении не только души, но и вместе с нею и художественного таланта. В начале
1842 года он задумал поездку в Иерусалим и получил благословение на это
преосвященного Иннокентия (Борисова), известного проповедника и духовного
писателя, в ту пору епископа Харьковского. С. Т. Аксаков так рассказывает об
этом: «Вдруг входит Гоголь с образом Спасителя в руках и сияющим, просветленным
лицом. Такого выражения в глазах у него я никогда не видывал. Гоголь сказал: «Я
все ждал, что кто-нибудь благословит меня образом, и никто не сделал этого;
наконец, Иннокентий благословил меня. Теперь я могу объявить, куда я еду: ко
Гробу Господню». С этим образом Гоголь не расставался, а после смерти он
хранился у Анны Васильевны Гоголь, сестры писателя.
Когда жена Аксакова, Ольга Семеновна, сказала, что ожидает теперь от