Дэвид ГЕММЕЛ КРОВЬ-КАМЕНЬ

ПРОЛОГ

Я видел падение миров и гибель народов. Из облаков я наблюдал, как безмерная приливная волна катилась по берегу, поглощая города, погребая в водяной мгле неисчислимые множества.

День занялся тихим, но я знал, чему суждено быть. Город у моря просыпался, его улицы были забиты машинами, тротуары кишели прохожими, ветвящиеся артерии его подземки еле справлялись с людскими потоками.

Последний день был мучительно тягостным, ибо у нас была паства, которую я научился любить, – богобоязненные, добросердечные, щедрые духом люди. Как тяжко смотреть на мириады таких, как они, и знать, что еще до истечения суток они предстанут перед своим творцом.

И потому меня удручала великая печаль, пока я шел к серебристо-голубому самолету, которому предстояло унести нас в вышину навстречу будущему. Мы ожидали взлета, а солнце клонилось к закату во всем своем блеске. Я застегнул ремни и достал мою Библию в тщетных поисках утешения. Савл сидел рядом со мной и смотрел в окно.

– Красивый вечер, Диакон. – сказал он.

Воистину! Однако ветра перемен уже пробуждались.

Мы плавно взмыли в воздух, и пилот сообщил нам, что погода меняется, но мы достигнем Багам раньше бури. Я знал, что так не будет.

Мы поднимались все выше, выше, и первым знамение заметил Савл.

– Как странно, – сказал он. дергая меня за плечо. – Солнце словно бы снова восходит.

– Сей день – последний, Савл, – сказал я ему.

Взглянув вниз, я увидел, что он расстегнул ремни. Я велел ему снова их застегнуть. Едва он это сделал, как первый из устрашающих ветров ударил в самолет и чуть было его не перевернул. В воздух взвились чашки, книги, сумки, а у наших спутников вырвался вопль ужаса.

Савл крепко зажмурил глаза, вознося молитву, но я хранил спокойствие. Наклонившись вправо, я смотрел в окно. Огромная волна катилась к берегу.

Я подумал о жителях города. Ведь многие даже теперь просто созерцают то, что сочли чудом. – заходящее солнце снова восходит. Быть может, они улыбаются или хлопают в ладоши от изумления. Затем их взгляды обратятся к горизонту. Сначала они подумают, что его заволакивает черная грозовая туча. Но вскоре станет ясной страшная правда! Море поднялось навстречу небу и надвигается на них кипящей стеной, неся смерть.

Я отвел взгляд. Самолет затрясся, поднялся выше, провалился – такой беспомощный перед сокрушительной силой ветра. Все пассажиры поверили в неминуемость смерти. Все, кроме меня. Я знал.

И бросил последний взгляд в окно. Город теперь казался таким маленьким, что его мощные башни выглядели не длиннее детских пальчиков. Окна башен светились, улицы все еще были запружены машинами.

И тут они исчезли. Савл открыл глаза, и ужас его был велик.

– Что это. Диакон?

– Конец мира, Савл.

– И мы умрем?

– Нет. Пока еще нет. Скоро ты узнаешь, что Господь уготовил нам.

Самолет швыряло в небе, как соломинку, подхваченную ураганом.

И тут возникли цвета: удивительно яркие красные и лиловые переливы легли на фюзеляж, захлестнули окна. Будто нас поглотила радуга. Внезапно они исчезли. Длилось это секунды четыре. Но только мне было известно, что за эти четыре секунды миновало несколько сотен лет.

1

От такой боли нельзя было отмахнуться, его одолевало головокружение, но Пастырь усидел в седле и повернул жеребца к Расселине. В ясном небе сияла полная луна, на горизонте бело поблескивали острые вершины дальних гор. Рукав черного одеяния всадника все еще тлел, и под порывом ветра заплясал язычок пламени. Его опалила новая боль, и он ударил по рукаву закопченной ладонью.

Где они теперь? Его светлые глаза обшаривали залитые лунным светом горы и предгорья. Во рту у него пересохло, и он натянул поводья. С седла свисала фляжка. Пастырь отцепил ее, отвинтил медную крышку и поднес к губам. Только в ней была не вода: рот ему обжег жгучий спирт. Он сплюнул и отшвырнул фляжку.

Трусы! Им требовалось темное взбадривание алкоголем, когда они ехали убивать. Гнев на мгновение заставил его забыть о боли. Далеко внизу, на склоне у опушки леса, появилась группа всадников. Его глаза сощурились. Пятеро. В чистом горном воздухе он различил звуки хохота.

Всадник застонал и покачнулся в седле. Виски разламывались от боли. Он прикоснулся к ране над правым. Кровь почти запеклась, но пуля оставила борозду. Рана опухла и жгла, как огнем.

Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, но противился всей силой своего гнева.

Работая поводьями, он направил жеребца в Расселину, потом повернул его вправо – вниз по длинному, поросшему лесом склону в сторону дороги. Склон таил немало ловушек, и дважды жеребец, поскользнувшись, припадал на задние ноги. Но всадник вздергивал его голову, и он, удержавшись, в конце концов благополучно спустился на утрамбованную ленту торговой дороги.

Пастырь остановил его, закинул поводья за луку седла и достал пистолеты. Оба были с длинными стволами, барабаны украшала серебряная насечка. Он поежился ОТ озноба и заметил, что руки у него дрожат. Сколько времени прошло с тех пор, как эти орудия смерти в последний раз были в употреблении? Пятнадцать лет? Двадцать? Я поклялся никогда больше не прикасаться к ним. Не уничтожить больше ни единой жизни.

Ты был глупцом.

Любите врагов ваших. Благотворите ненавидящим вас.

И гляди, как убивают любимых тобой.

Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую.

И гляди, как сгорают любимые тобой.

Он вновь увидел ревущее пламя, услышал вопли изнемогающих от ужаса и умирающих… Нейша бежит к пылающей двери, а балки крыши обрушиваются на нее. Дова на коленях рядом с трупом мужа. Нолис, ее мех тлеет, но она все-таки открывает горящую дверь – только чтобы ее в клочья разорвали пули регочущих пьяных громил снаружи…

Всадники приблизились и увидели одинокого ожидающего их человека. Они, несомненно, узнали его, но никакого страха он им не внушил. Это его удивило, но затем он сообразил, что пистолеты от них заслоняет высокое седло. И они не знали тайны того, кто готовился их встретить. Они пришпорили лошадей, а он молча ждал их приближения. Дрожь исчезла, и он ощущал только великое спокойствие.

– Ну-ну! – сказал один из всадников, дюжий мужчина в холщовой куртке с накладными плечами. – Дьявол бережет своих, а? Ты зря погнался за нами, Пастырь. Там тебя ждала более легкая смерть. – И вытащил нож с обоюдоострым лезвием. – А теперь я освежую тебя заживо.

Секунду он молчал, потом посмотрел говорившему прямо в глаза.

– «Стыдятся ли они, делая мерзости? – процитировал он. – Нет, они нисколько не стыдятся и не краснеют».

Плавным неторопливым движением он поднял пистолет в правой руке. На мгновение