Зоя!..

Собрались все — и Коган, и Калинина, и Екатерина Семеновна, и девушки из пополнения, и девочки из абонемента, и даже таджикская женщина Мехри в праздничном красном платье, подол которого почти закрывал краешки шаровар, застенчиво улыбалась из-под белого с каймой платка, — в общем, все были здесь.

Я все озирался, надеясь увидеть Петю, Светлану Полевых или хотя бы Красовского, — но тщетно.

Большую площадь перед входом захлестывал народ. Металлические ограждения держали только узкий коридор, застеленный алой ковровой дорожкой от автостоянки до входа.

Голоса, нетерпеливые выкрики, детский визг и гудки машин на ближайших улицах складывались в широкий гул, перебить который мог только гром музыки. Присобаченные где-то по стенам ТЦ громкоговорители щедро заливали площадь: то полковые оркестры, то Пугачева, то вдруг мощно запиликал «Танец маленьких лебедей», а когда что-то визгнуло, будто игла проехалась по пластинке, из динамиков тяжело и грозно понеслось:

В тот же миг показался кортеж.

Я задрал голову к небу, надеясь увидеть в нем все то, что надеялся увидеть.

Однако ясное небо неприятно поражало своей пустотой.

Боже, как я нервничал! И вчера нервничал, и сегодня утром. А сейчас меня просто колотило. Господи, ну неужели опоздают?!

Длинный черный лаковый автомобиль медленно приближался, сопровождаемый роем мотоциклистов в желтых шлемах.

Мотоциклисты плавно и почти бесшумно разъехались право и влево, лимузин остановился у начала ковровой дорожки.

Кто-то из группировавшихся здесь представителей менеджмента подскочил, чтобы распахнуть дверцу.

Первым показался… нет, не Милосадов.

Высунулась нога в брючине и лаковом ботинке… и представитель менеджмента поддержал батюшку, помогая ему выбраться на свет божий и встать на твердую землю.

Батюшка распрямился, ряса расправилась, закрыв и ботинки, и брючины. Он был пузат, широкоплеч, осанист: борода лопатой, ярое сверкание килограммового креста на груди.

Не теряя времени даром, батюшка принялся то щедро рассыпать в толпу направо-налево крестные знамения, то кропить святой водой.

Толпа довольно поревывала.

Задыхаясь от нетерпения, я смотрел вверх. Ну где же, где?

И вдруг увидел краешек серой тучи.

Вот они!

Туча быстро приближалась.

Успеют?

Не успеют?..

Вот и Милосадов неспешно ступил на асфальт.

Высадив его, лимузин тут же начал неторопливо пятиться.

Милосадов встал рядом с батюшкой, так же обращаясь направо и налево и стремясь, вероятно, охватить своим вниманием все пределы и края человеческого сборища; но не крестил, а только ослепительно улыбался (бросая при этом на толпу отблески своих роскошных зубов, какие бывают от электросварки), раскланивался и складывал ладони над головой: хлоп-хлоп, хлоп-хлоп.

По-доброму щурясь и расплываясь в широкой улыбке, батюшка время от времени оборачивался к нему, к герою дня Милосадову, и обеими руками торжественно указывал на него, как на виновника события. А то еще поощрительно, по-товарищески хлопал именинника по плечу и выбрасывал перед собой правую руку с задранным кверху большим пальцем.

Всякий раз его жесты вызывали в толпе новую бурю аплодисментов и гомон радостных возгласов.

Между тем уже можно было различить, что наплывающая издалека туча не сплошная: рассеченная ровными прогалами, она состояла из каких-то отделений.

Представитель менеджмента с поклоном протянул Милосадову микрофон.

В эту секунду я увидел Петю Сереброва — он торопливо катил кресло со Светланой, что-то быстро повторяя ей на ходу; припарковал возле стены, наклонился, чтобы поцеловать, и, оставив ее там, начал в одиночку решительно протискиваться в первые ряды.

Светлана что-то кричала ему в спину, бессильно сжимая кулаки, — я не расслышал ее слов за гулом и гоготом.

Я мог понять, почему он не слушает ее — потому что, конечно, ему хотелось показать себя сильным мужчиной: сказано — сделано, обещал — получите! Но почему он пренебрег моим предупреждением, подписанным именем самого Зорро?! Сумасшедший!

Красовский тоже был здесь. Он стоял с левого края, взволнованно озираясь и отчаянно морщась. Он не видел Сереброва и не мог знать, с какой стороны тот появится, а Серебров уже настырно продирался сквозь толпу, и у Красовского, даже если бы он его увидел, не было шансов догнать, чтобы помешать задуманному.

Туча приближалась. Уже можно было понять, что ее образуют птичьи стаи. Они мчались быстро, мощно и организованно: поотделенно, поэскадрильно — как, наверное, когда-то советские бомбардировщики летели на Берлин.

— Дорогие друзья! — весело, радостно и солидно сказал Милосадов.

Сизые шли стройными рядами. Ряды строились в каре. Одну эскадрилью от другой отделял узкий промежуток.

Первые эскадрильи начинали снижаться.

— Дорогие друзья, — повторил Милосадов, раскланиваясь и поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, чтобы всех наделить своим вниманием.

Многие в толпе задрали головы.

Кто-то уже показывал пальцем.

— Сегодня большой и знаменательный день, — с достоинством начал он.

Залп!

Совершив бомбометание и отстрелявшись, первая эскадрилья сизых, ведомая своим серым, пошла на крутой вираж, взмывая к солнцу.

Наваливалась вторая.

Залп!.. вираж!..

Я видел, что Петя, пробившись в первый ряд, сделал шаг, означавший, что он стремится к Милосадову.

Однако мощное и удачное бомбометание второй эскадрильи заставило его замереть и сморщиться.

Конечно, эскадрильи целили в главный объект. Но если взять во внимание высоту, с которой они пускали свои грозные снаряды, и порывы ветра… Это, конечно, не ковровая бомбардировка, но все же в радиусе пяти, а то и десяти метров от Милосадова лучше было не оказываться.

Батюшка понял это слишком поздно…

За второй шла третья… четвертая!

Все происходило фантастически организованно и ошеломительно быстро.

Милосадов закричал, воздымая руки и закидывая голову с распяленной и еще блистающей ультрафиолетом пастью.

Зря он это сделал.

Боже!..

Какой ужас…

Я невольно восхитился — молодец Вороной, не подвел. Да как точно!..

— А-а-а! — кричал Милосадов. Трудно сказать, чего было в этом вопле больше — самого вопля или того густого бульканья, что заставило меня вспомнить слесаря Джин-Толика…

Минуту назад ничто не могло быть чернее его смокинга и белее его манишки.

Теперь он стоял почти по пояс в