Валентина Алексеева Бег с барьерами Повесть

Умерла Антонина.

Что это она? В сорок два-то года? Может, ошибка? Даля Андреевна вновь и вновь перечитывала телеграмму. Нет, адрес, фамилия — все так. Из Лопушков.

Господи! Тоня умерла! Как же это?!

Даля Андреевна заметалась по квартире.

Ну ладно бы Варвара скончалась. Восьмой десяток человеку. Или Николай хотя бы. Пьяница. Пятновыводитель какой-нибудь сожрал или замерз — ну это хоть понятно. Но почему Антонина? Вроде и не болела ничем.

Даля Андреевна ясно, словно это было вчера, вспомнила крепкие Тонькины ноги в расчесах и ссадинах, бегущие по сырой от вечерней росы траве. Коса тяжелым канатом бьется по широкой спине. Даля Андреевна, тогда еще Даша, задыхаясь и спотыкаясь на кочках, отстает.

— Ой, не могу, — рухнула она наконец в борозду.

— Ты чего? — подскочила к ней Тонька. — Ногу подвернула?

— Кажется, — поморщилась Даша, словно от боли.

— О господи! Ну, держись.

Цепкими сильными руками она подхватила Дашу под мышки и потащила. И столько силы было в молодом ее крепко сбитом теле, что Даше на мгновение показалось, будто тянет ее не Тонька, пятнадцатилетняя девчонка, двоюродная сестра, к тому же младшая, а мужик, которому впору бревна ворочать.

В конце концов они ввалились в какую-то канаву, и Даша на самом деле чуть было не подвернула ногу.

— Слушай, а чего мы так несемся? — закрутила головой по сторонам Тонька. — Их уж и не видно давно.

Они удирали от солдат. Им было пятнадцать-шестнадцать лет в ту пору, не больше. И они впервые ходили на танцы. Пристроились к взрослым девчонкам и пошли. Тесненькая дощатая танцплощадка зеленела солдатскими мундирами. Девчонки разбрелись кто куда со своими кавалерами, и они остались одни. Впрочем, какое уж там одни! Их приглашали наперебой. Особенно усердствовал один маленький юркий армянин. Даша видела, как он, впившись черными пальцами в мягкий Тонькин локоток, жарко дышал в ухо: «Тоня, я пра-а-шю вас!» И столько таинственного, жуткого и манящего было в этом «пра-а-шю вас», что Даша с досадой и разочарованием глянула на своего молчаливого кавалера, невинно пламенеющего ушами на закатном солнце. Всегда Тоньку любили сильнее.

— Ой, ну и дурочки же мы! — засмеялась вдруг Тонька, сидя в канаве. — У них ведь отбой, у солдат-то. Это же не наши местные, которые до утра за девками могут гоняться. А солдатики спят небось давным-давно в своей казарме и думать про нас забыли.

Нет, все-таки Тонька была какой-то неинтересной. Непоэтичной. Почему сразу «спят»? Даша представила, как лопоухенький ее Толик (а может быть, Витек — теперь Даля Андреевна не могла точно припомнить) лежит, глаза в потолок, и мечтает о ней. Или даже сочиняет стихи про любовь. Нет, он, конечно, ей не нравился, но она-то ему наверняка приглянулась. А уж Тонькин-то армянин... Страшно представить. Наверное, наволочку в ярости грызет и рыдает горючими слезами.

— Где-нибудь у себя на гражданке в городе они б на нас и не взглянули, — продолжала Тонька беззаботно, покусывая травинку. — Знаешь, армянки какие красивые: стройные, черноглазые. Где уж нам...

Даша недоверчиво глянула на сестру. Что она, на комплимент напрашивается? Или действительно не подозревает, какая она? Конечно, в Армении есть красивые девушки, но такой там наверняка нет. В тот вечер Тонька выглядела просто красавицей. Коса расплелась, и золотые волосинки, обрамлявшие лицо, пропотев, кучерявились еще сильнее. Круглые, словно циркулем очерченные, глаза были столь интенсивного густого серо-голубого цвета, что, казалось, разбавь эту краску водой — и богатого колера хватит еще на добрый десяток пар голубых глаз. И все столь гармонично, столь удачно сочеталось в этом прелестном и вместе с тем простом лице, что нельзя было не любоваться им.

И вдруг такое... Антонинино тело, такое сильное, такое крепкое, — та девочка, покусывающая травинку, — и вдруг лежит где-то в морге на холодном столе...

Это было нелепо. Дико. Как же тогда жить ей, Дале Андреевне, со своим далеко не крепким организмом? Жить, ходить, есть, пить — и знать, что скоро все это оборвется...

Года два назад старенькую избушку Антонины снесли, дав ей однокомнатную квартирку. Замуж, как ни странно, она не вышла. Даля Андреевна так ни разу и не побывала в новом Антонинином жилище. А что? Хорошо, должно быть, жила. Чистенько, уютно, спокойно. Кому-то сейчас достанется это гнездышко? Эх, знать бы все заранее. Прописать бы туда Артура. Конечно, Лопушки — дыра, но можно было бы обменяться с доплатой. Нет про это сейчас лучше не думать, не расстраиваться. Хотя до чего ж обидно. Такой вариант! А вот на вещи претендовать можно.

О господи, что начнется! Ведь Варвара наверняка еще жива. Конечно, жива. Иначе вызвали бы на похороны. Только раскошеливайся. Вот и сейчас хотя бы. Да и такие экземпляры, как Варвара, до ста лет небо коптят. Значит, жди какого-нибудь сюрприза.

Пузырек вызванивал дробь о стакан. В волнении Даля Андреевна перекапала лишнего.

Нет, нельзя так волноваться. Наверняка должно быть завещание. Ведь у Антонины близких родственников нет. Варвару она недолюбливала. Ну, а про Варвариного Николая и говорить нечего. Тонины ковры — на пропой! Правда, у Николая дочки есть, но кто они Антонине? Двоюродные племянницы. А она как-никак двоюродная сестра. А вдруг нет никакого завещания? Вдруг это несчастный случай?

Даля Андреевна схватила телеграмму.

«12 февраля умерла Васильева Антонина похороны 15»

Нет, все нормально, умерла. Если б несчастный случай, написали бы «трагически погибла». Отчего она хоть умерла? Вроде не болела ничем. Совсем недавно заезжала, бодрая, веселая.

Было это года три назад. Ну да. Сапоги-чулки уже давно тогда вышли из моды, а Антонина была страшно довольна, что купила их в Ленинграде. Провинция — что вы хотите. Ах, как нехорошо все получилось в тот вечер! Она заявилась некстати — у Виктории Анатольевны, ближайшей подруги и начальницы Дали Андреевны, была примерка. Даля Андреевна вметывала рукав прямо на клиентке, и вдруг звонок.

— Пустите бедную родственницу на постой, — на пороге, обвешанная по-деревенски попарно связанными котомками, стояла сияющая Антонина. Платок сполз на плечи, волосы растрепались. И чего цветет? Ей-то чему радоваться? Замужем ни разу не была, живет в дыре, работает на какой-то фабрике. А туда же, улыбается, будто только что из круиза по странам Европы вернулась. Даля Андреевна всегда не любила Антонину именно за эту беспричинную веселость. Пустосмешка. Потому и в жизни у нее все не так, как у людей.

Антонина заполнила собою и своими котомками всю крошечную прихожую и