- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (13) »
присыпаны.
— Вот испекла твои любимые.
Ставит плетенку передо мной и снова к столу, щи доедать.
Смотрю на булки, сглатываю слюну.
— Мне нельзя, — говорю.
— Почему?
— Растолстею.
— Ну и что? — удивляется.
— Мне форму держать надо.
— Зачем? Теперь-то зачем?.. Сейчас понимаю, это у нее случайно тогда вырвалось. Да и она, впрочем, сразу сообразила, что глупость спрашивает. Только мне-то ее «зачем», как соль под кожу. Губы поджала, плетенку от себя толкнула так, что все булки по столу. Вскочила и к окну. Стою, подоконник сжимаю, смотрю на улицу, главное — не разреветься.
— Господи, Танюша. — Мать сзади подошла, руку на плечо положила. — Ерунда всё это, я тебе скажу. Разве в этом дело? — Вздохнула. — Все еще впереди, жизнь-то не кончена. Она ведь у тебя только-только начинается.
За окошком серенький денек, дворик наш серенький, деревья голые торчат, а с неба — первые серенькие снежинки…
Видел бы меня кто-нибудь из наших девок, как я скромненько, «примерной Нюрой», вдоль стеночки иду по школьному коридору! Оборжались бы. Мимо всякие пионеры и школьники бегают, орут как сумасшедшие. Я, Татьяна Серебрякова, — ученица средней школы. Первый раз — в восьмой класс! Аут, Танюха! Дожили!.. Дверь в кабинет математики нараспашку, занятия еще не начались. Потопталась в коридоре и шагнула… Стою на пороге, а будущие соратники на меня — ноль внимания. Двое-трое в мою сторону глянули мельком — мол, что это там такое вкатилось? И снова за свои дела. Кто книжку читает, кто пишет что-то, кто просто трепется. Не успела толком оглядеться, вдруг сзади на меня налетает какой-то шустрый, маленький такой живчик. Волосы светлые сосульками под «горшок» подстрижены, вся рожа в конопушках, глаза — щелки, как у поросенка. — Чего встала-то?! — Это он мне, что я ему дорогу загородила. — Это какой класс? — спрашиваю. — Восьмой, — квакнул и к переднему столу, за которым черненький, кучерявый книжку читает. — «А» или «Б»? — я ему вдогонку. — Бэ-э!.. — проблеял, как баран, оглянулся и тут же кучерявому: — Шлепа, дай скатать! — Не успеешь. — Кучерявый даже глаз на него не поднял. — Успею, — убеждает шустрый. Кучерявый посмотрел на него, пока страницу переворачивал, кивнул на соседний стол: — Там. В порядке очереди… За этим столом человек пять-шесть сгрудились, аккуратно домашнее задание срисовывают. Шустрый к ним пристраивается- кому-то на спину тетрадку забросил и застрочил торопливо. Постояла я, посмотрела и пошла по проходу между столами, место себе искать, Там портфели, тут сумки, тут сидят — все забито. Наконец вижу, девица за предпоследним столом в сумке копошится, а рядом стул вроде бы свободен. — Свободно? — спрашиваю. Ой, как она на меня посмотрела! Так только на этих смотрят… ну, которые в кунсткамере, в банках заспиртованы. — Занято, — шепелявит. Достала из сумки косметичку, орет: — Маша! — И бежит к девицам, которые пасутся вокруг центрального стола, точнее — вокруг смазливой, подкрашенной девахи. (Я ее еще раньше заметила). — Во, посмотри! — шепелявит шепелявая и вытаскивает из косметички картонку, на которой сережки приколоты. Эта шикарная Маша со знанием дела руку за сережками протянула. Девицы обступили ее так, что шепелявой и места не осталось. Она вертится рядом, пытается через головы на свои сережки посмотреть. — Девоцки! Девоцки!.. В классе три ряда столов. Гляжу, все три последних стола не заняты. Устроилась в углу, за тем, что ближе к стенке. На один стул сама села, на другой сумку бросила. Только за ручкой и тетрадью полезла, слышу откуда-то сверху кукарекающий басок: — Э! Подруга! Освободи плацкарт. Поднимаю голову. Передо мной верзила стоит прыщавый — два метра с кепкой. Убрала сумку, освободила ему стул, тот, что к проходу ближе. — Ты чего, плохо слышишь? — гнусавит верзила. — Это мое место. — Все твое? — спрашиваю. — Все мое, — соглашается. — А не жирно? Лицо не треснет? У него от удивления чуть глаза не повыпрыгивали. Стукнул кого-то, который передо мной сидел, по спине: — Тюха, это кто такая? — Не знаю, Шур, — отзывается Тюха. — Ты кто? — Это Шура уже у меня спрашивает. Я ничего не отвечаю, сижу, вперед смотрю, будто рядом нет никого. — Халиков! — зовет кого-то верзила. — Ща!.. — отзывается тот самый шустрый живчик, что на меня налетел, и через секунду спешит к нам, перелезая через столы. Рожа у него довольная, видно, успел списать, тетрадку на ходу в папку запихивает. — Чего? — Ну-ка, Халява, выкинь отсюда эту ДУРУ — И на меня пальцем. — А чего? — интересуется Халиков. — Выкинь, сказал. Видишь, прилипла к стулу и не отлипает. — Ну, ты!.. — Халиков кидает на стол свою папку. — Исчезни. Делаю вид, будто это не ко мне, но боковым зрением вижу, что верзила ждет более активных действий, а Тюха-впередисидящий повернулся к нам, любопытствует, чем дело кончится. — Банан в ухе застрял? — спрашивает Халиков и ручонкой ко мне тянется. — Убери грабли, — говорю ему спокойно. — Чего? — и хватает меня за шиворот. Встаю, беру его за запястье и сжимаю что есть силы. У Халикова пальчики побелели, кисть руки скукожилась, коленки подкосились, даже крикнуть не может. — Пус-ти… — кряхтит. Я отпустила, кинула ему папку и снова села за стол как ни в чем не бывало. Халиков морщится от боли, кисть разминает, на своего Шуру смотрит. Тюха тоже на верзилу уставился. Может, этот Шура и придумал бы что-нибудь, только тут зазвенел звонок и вместе с ним, как по команде, в класс вошли училка и завуч школы Валентина Николавна. (Я с Валентиной познакомилась, когда мои документы в школу принимали). Все бросились места свои занимать. — Ладно, — разрешает длинный Шура, — живи до перемены. И они с Халиковым за соседним столом устроились. — Садитесь, садитесь. — говорит Валентина. — Я на минуту… Валентине Николаевне за пятьдесят. Она вся круглая, на кубышку похожа. Лицо мясистое, доброе, как у деда Мороза, очки на носу. На большом пальце — связка каких-то ключей. По-моему, она с ними никогда не расстается. — Друзья, — продолжает завуч, складывая руки на животе, — у меня для вас приятное известие. — Ищет глазами по рядам. — А где же?.. — и видит меня. — Ах, вот ты куда забралась? Встаю. Понятно — обо мне речь пойдет. — Знакомьтесь — Татьяна Серебрякова. — говорит Валентина Николаевна, — ваш новый товарищ. Она мастер спорта международного класса, чемпионка мира по спортивной
Видел бы меня кто-нибудь из наших девок, как я скромненько, «примерной Нюрой», вдоль стеночки иду по школьному коридору! Оборжались бы. Мимо всякие пионеры и школьники бегают, орут как сумасшедшие. Я, Татьяна Серебрякова, — ученица средней школы. Первый раз — в восьмой класс! Аут, Танюха! Дожили!.. Дверь в кабинет математики нараспашку, занятия еще не начались. Потопталась в коридоре и шагнула… Стою на пороге, а будущие соратники на меня — ноль внимания. Двое-трое в мою сторону глянули мельком — мол, что это там такое вкатилось? И снова за свои дела. Кто книжку читает, кто пишет что-то, кто просто трепется. Не успела толком оглядеться, вдруг сзади на меня налетает какой-то шустрый, маленький такой живчик. Волосы светлые сосульками под «горшок» подстрижены, вся рожа в конопушках, глаза — щелки, как у поросенка. — Чего встала-то?! — Это он мне, что я ему дорогу загородила. — Это какой класс? — спрашиваю. — Восьмой, — квакнул и к переднему столу, за которым черненький, кучерявый книжку читает. — «А» или «Б»? — я ему вдогонку. — Бэ-э!.. — проблеял, как баран, оглянулся и тут же кучерявому: — Шлепа, дай скатать! — Не успеешь. — Кучерявый даже глаз на него не поднял. — Успею, — убеждает шустрый. Кучерявый посмотрел на него, пока страницу переворачивал, кивнул на соседний стол: — Там. В порядке очереди… За этим столом человек пять-шесть сгрудились, аккуратно домашнее задание срисовывают. Шустрый к ним пристраивается- кому-то на спину тетрадку забросил и застрочил торопливо. Постояла я, посмотрела и пошла по проходу между столами, место себе искать, Там портфели, тут сумки, тут сидят — все забито. Наконец вижу, девица за предпоследним столом в сумке копошится, а рядом стул вроде бы свободен. — Свободно? — спрашиваю. Ой, как она на меня посмотрела! Так только на этих смотрят… ну, которые в кунсткамере, в банках заспиртованы. — Занято, — шепелявит. Достала из сумки косметичку, орет: — Маша! — И бежит к девицам, которые пасутся вокруг центрального стола, точнее — вокруг смазливой, подкрашенной девахи. (Я ее еще раньше заметила). — Во, посмотри! — шепелявит шепелявая и вытаскивает из косметички картонку, на которой сережки приколоты. Эта шикарная Маша со знанием дела руку за сережками протянула. Девицы обступили ее так, что шепелявой и места не осталось. Она вертится рядом, пытается через головы на свои сережки посмотреть. — Девоцки! Девоцки!.. В классе три ряда столов. Гляжу, все три последних стола не заняты. Устроилась в углу, за тем, что ближе к стенке. На один стул сама села, на другой сумку бросила. Только за ручкой и тетрадью полезла, слышу откуда-то сверху кукарекающий басок: — Э! Подруга! Освободи плацкарт. Поднимаю голову. Передо мной верзила стоит прыщавый — два метра с кепкой. Убрала сумку, освободила ему стул, тот, что к проходу ближе. — Ты чего, плохо слышишь? — гнусавит верзила. — Это мое место. — Все твое? — спрашиваю. — Все мое, — соглашается. — А не жирно? Лицо не треснет? У него от удивления чуть глаза не повыпрыгивали. Стукнул кого-то, который передо мной сидел, по спине: — Тюха, это кто такая? — Не знаю, Шур, — отзывается Тюха. — Ты кто? — Это Шура уже у меня спрашивает. Я ничего не отвечаю, сижу, вперед смотрю, будто рядом нет никого. — Халиков! — зовет кого-то верзила. — Ща!.. — отзывается тот самый шустрый живчик, что на меня налетел, и через секунду спешит к нам, перелезая через столы. Рожа у него довольная, видно, успел списать, тетрадку на ходу в папку запихивает. — Чего? — Ну-ка, Халява, выкинь отсюда эту ДУРУ — И на меня пальцем. — А чего? — интересуется Халиков. — Выкинь, сказал. Видишь, прилипла к стулу и не отлипает. — Ну, ты!.. — Халиков кидает на стол свою папку. — Исчезни. Делаю вид, будто это не ко мне, но боковым зрением вижу, что верзила ждет более активных действий, а Тюха-впередисидящий повернулся к нам, любопытствует, чем дело кончится. — Банан в ухе застрял? — спрашивает Халиков и ручонкой ко мне тянется. — Убери грабли, — говорю ему спокойно. — Чего? — и хватает меня за шиворот. Встаю, беру его за запястье и сжимаю что есть силы. У Халикова пальчики побелели, кисть руки скукожилась, коленки подкосились, даже крикнуть не может. — Пус-ти… — кряхтит. Я отпустила, кинула ему папку и снова села за стол как ни в чем не бывало. Халиков морщится от боли, кисть разминает, на своего Шуру смотрит. Тюха тоже на верзилу уставился. Может, этот Шура и придумал бы что-нибудь, только тут зазвенел звонок и вместе с ним, как по команде, в класс вошли училка и завуч школы Валентина Николавна. (Я с Валентиной познакомилась, когда мои документы в школу принимали). Все бросились места свои занимать. — Ладно, — разрешает длинный Шура, — живи до перемены. И они с Халиковым за соседним столом устроились. — Садитесь, садитесь. — говорит Валентина. — Я на минуту… Валентине Николаевне за пятьдесят. Она вся круглая, на кубышку похожа. Лицо мясистое, доброе, как у деда Мороза, очки на носу. На большом пальце — связка каких-то ключей. По-моему, она с ними никогда не расстается. — Друзья, — продолжает завуч, складывая руки на животе, — у меня для вас приятное известие. — Ищет глазами по рядам. — А где же?.. — и видит меня. — Ах, вот ты куда забралась? Встаю. Понятно — обо мне речь пойдет. — Знакомьтесь — Татьяна Серебрякова. — говорит Валентина Николаевна, — ваш новый товарищ. Она мастер спорта международного класса, чемпионка мира по спортивной
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (13) »