ГУСЕНОК ТРЕТЬЕГО СОРТА
С ЧЕГО ВСЕ НАЧАЛОСЬ

Я помню себя с той самой минуты, когда меня раскроили из прекраснейшего куска резины на две одинаковые половинки, склеили и я получил возможность слышать всё, что творилось вокруг меня.

Мастера, который занимался мною, звали Кузьма Кузьмич. Вероятно, он был замечательным игрушечником,- я слышал, к нему часто обращались за советом. Все операции, которые Кузьмич производил со мной, он делал быстро, ловко и главное — весело. У него были сильные руки, вкусно пахнувшие табаком и резиновым клеем. Поговорки так и сыпались с его языка. Некоторые из них я запомнил, например вот эти: «Сёмка украл поросёнка, а сказал на гусёнка», «И гуся на свадьбу тащат», «Спросил бы гуся, не зябнут ли ноги», «Одним гусем поля не вытопчешь», «Гусь пролетел и крылом не задел»…

Судя по количеству пословиц, я понял, что мы, гуси, определённо немаловажные птицы. Тем более, что про нас, гусей, даже песня сложена: «Летят утки и два гуся». Я быстро выучил мотив и слова и хотел подпеть Кузьмичу, но обнаружил, что во мне ещё нет воздуха.

Не успел я подумать об этом, как Кузьмич подставил меня к какой-то шипящей машине и стал через лапку надувать. Так исполнилось моё первое желание. Я наполнился воздухом, округлился и зазвенел, как футбольный мяч.

— Хорош гусь! — сказал Кузьмич, шлёпнув меня по упругому боку.

Действительно, я был хорош.

— Звенит!-добавил Кузьмич, щёлкая меня пальцем и поднося к уху.- Звенит,- подтвердил он ещё раз и запел весело: — «Летят утки и два гуся…»

Я стал тихонько подпевать Кузьмичу, но он взял и выпустил из меня воздух, и я снова сделался плоским и безголосым.

В это время раздался звонок, известивший о том, что наступил час обеденного перерыва.

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В ОБЕДЕННЫЙ ПЕРЕРЫВ

Кузьмич ушел, а я остался лежать на столе. Обеденный перерыв мне пришёлся по душе. Ещё бы! Никто тебя не трогает, не клеит, не растягивает, не надувает, не выпускает из тебя воздух,- ты спокойно лежишь на столе и ничего не делаешь.

Всё было бы хорошо, если бы не жар, который я почувствовал спустя некоторое время.

Мой левый бок жгло всё сильнее и сильнее, а я лежал и терпел.

Я терпел до тех пор, пока не кончился обеденный перерыв.

Когда Кузьма Кузьмич, напевая хрипловатым голосом свою любимую песню, вернулся, в комнате уже начало попахивать жжёной резиной.

Перестав петь, Кузьмич потянул носом, охнул, схватил меня за лапы и опустил в воду, бормоча:

— Ах ты, оказия какая! Забыл выключить…- Он сказал что-то ещё, но я не расслышал.

Высушив меня, Кузьма Кузьмич первым делом закрасил опалённый бок, в котором я всё ещё продолжал чувствовать лёгкое жжение и боль.

— Всё гусь, были бы перья…- сказал Кузьмич мрачно.

Это была последняя поговорка, которую я услышал от него.

Очевидно, он сильно расстроился, потому что перестал подпевать и раскрашивал меня молча, то и дело вздыхая.

Я ВИЖУ…

В самую последнюю очередь Кузьмич приклеил мне глаза, сначала правый, потом левый, и таким образом я стал видеть.

Кузьма Кузьмич оказался таким, каким я его себе и представлял. Брови у него большие и мохнатые, как усы, а усы ещё больше и ещё пушистей.

— Ах ты, гусиная поджарка,- вздохнул мастер и поставил меня сушиться.

«И чего он так сокрушается, этот Кузьма Кузьмич?..»

Я оглядел себя с ног до головы и убедился, что я прекрасен.

Правда, мой вид немного портил левый бок, покрытый небольшими пупырышками от ожога, но это место Кузьма Кузьмич так ловко закрасил, что оно совсем не бросалось в глаза. Зато какие голенастые у меня ножки и какая нежно-жёлтая шейка!

А глаза! Глаза янтарные, с карим ядрышком.

«Я единственный и неповторимый»,- решил я и оглянулся. Рядом со мной стоял точно такой же гусёнок. Мой двойник!

«Мы единственные!»-подумал я и обратился к двойнику:

— Здравствуй, братец!

Вместо ответа братец подозрительно посмотрел на мой закрашенный бок и отвернулся.

В это время подошёл Кузьма Кузьмич. Он выпустил из нас воздух, разложил по коробкам, взял их под мышку и, бормоча что-то себе под нос, вышел из мастерской.

МЕНЯ НАЗВАЛИ ТРЕТЬЕСОРТИКОМ

Комната, в которую нас с братцем принёс Кузьма Кузьмич, была небольшая, вся в полках, уставленных всевозможными игрушками.

За длинным столом, тоже заваленным игрушками, сидела симпатичная девушка в синем халате.

Она взяла из рук Кузьмича моего братца гусёнка, внимательно осмотрела, надула его с помощью какой-то машины, потом выпустила воздух. И так несколько раз.

— Замечательный гусёнок! — сказала она Кузьмичу. Взяв печать, она оттиснула на лапке братца «1-й сорт».- Так и назовём, Первосортиком.

Кузьмич улыбнулся, распушил усы. Первосортик от важности задрал нос, а девушка принялась за меня.

Первым делом она обратила внимание на мой неровный бок и принялась придирчиво его рассматривать.

— Брак! — сказала девушка строго.- Придётся переклеивать левую половину.

— Как это брак? — сказал Кузьма Кузьмич.- Никакого брака нет!

— Брак! — повторила девушка.

Тогда Кузьма Кузьмич начал доказывать, что я вовсе не брак, а девушка утверждала, что я самый настоящий брак.

Потом Кузьмич сказал, что я вообще, конечно, не очень качественный: в худшем случае третий сорт, а в лучшем — второй, но что я ему очень нужен в процентном отношении.

Так как я ещё не понимал, что такое «брак», «третий сорт» и «процентное отношение», то не обращал на спор никакого внимания.

«Как назовут, так и ладно»,- подумал я.

Кончилось дело тем, что мне всё-таки поставили на лапу штемпель: «3-й сорт».

— Третьесортик! — сказала девушка и покачала головой.

Кузьмич что-то буркнул и, не попрощавшись, вышел из

комнаты.

В МАГАЗИНЕ

Не могу вам в точности рассказать, каким образом я очутился в магазине, потому что после осмотра нас с братцем снова разложили по картонным коробкам и запаковали.

Когда открыли крышку, мы уже были в магазине. Привязав к лапам ярлычки с ценой, нас с Первосортиком поместили на полку.

Продавцы навели порядок и ушли, повесив на дверях магазина