— Они где-то тут, — говорил Гусейнов, и смуглое лицо его бледнело от волнения.

— Их тут нет, — говорил Митрохин. — Транспорт в шесть тысяч тонн и три сторожевых катера — неужели я не услышал бы шума их винтов?

— Посмотрим, — сказал Снежков и приказал поднять лодку на перископную глубину.

Лодка поднялась, но осталась под водой, и только перископ вынырнул на поверхность.

Снежков прильнул глазами к стеклышку перископа. Гусейнов стоял у него за спиной, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

— Неужели не видите? — спрашивал он.

— Не вижу, — говорил Снежков.

— Они должны быть здесь.

— Посмотрите сами.

Гусейноз долго смотрел, но тоже ничего не видел.

— Я услышал бы, — повторил Митрохин.

Гусейнов поглядел па Митрохина так, словно тот был виноват, что немецкого каравана здесь не оказалось. Он был горячий и упрямый человек, этот Гусейнов. Но ничего не сказал, а отошел к своим картам и зашелестел ими.

Я тоже посмотрел в перископ и увидел только волны, бесконечные, нестройные, зеленого бутылочного цвета…

Гусейнов, торопясь и волнуясь, показывал Снежкову свои карты, на которые он наносил путь лодки. Это были морские карты, не похожие на наши сухопутные — море на них испещрено множеством обозначений, а суша изображена в виде пустых белых пятен. На карту были нанесены Гусейновым два пути: путь нашей лодки и предполагаемый путь вражеского каравана. Оба пути скрещивались в том месте, где мы сейчас находились.

Гусейнов, блестя глазами и повышая голос, доказывал, что в его вычислениях нет ошибки.

— Конечно, ошибки нет, — сказал Снежков и положил маленькую свою ладонь на большую руку Гусейнова.

— Куда же они делись?

— Они переменили курс.

И Снежков, черкнув карандашом по карте, показал, как немецкий караван, внезапно изменив курс, пошел по хорошо охраняемым протокам между шхерами в свой порт.

Гусейнов замолчал. Митрохин снял наушники, повернул к нам костлявое внимательное лицо и тоже молчал. Молчал и Снежков.

— Надо возвращаться, — угрюмо сказал наконец Гусейнов и свернул свои карты в трубку.

— Нет, — тихо проговорил Снежков.

— Куда же? .. — начал было Гусейнов, но вдруг осекся, словно ему не хватило дыхания.

И я понял, что он догадался о том же самом, о чем догадался и я. И по глазам Митрохина увидел, что он тоже догадался.

— К ним в порт? — быстрым шепотом спросил Гусейнов.

Снежков кивнул.

— Пойдем к ним в гости, а? — Он обернулся к боцману Дыбину, стоявшему у него за спиной.

Боцман неуклюже шарахнулся, шевельнул свою огромную тень на стене отсека, но ответил твердо:

— Пойдем, товарищ капитан-лейтенант.

3

Мы шли на перископной глубине. Снежков стоял у перископа, а Гусейнов отмечал наш извилистый путь на своей карте.

К порту можно было подойти разными путями: и слева от шхер, и справа от шхер, и между шхерами.

Снежков выбрал не тот путь, которым шел вражеский караван, а другой. Он хотел не догонять его, а выйти ему навстречу, и мы лавировали среди укрепленных неприятельских островков. Берега наползали на нас с обеих сторон, проход становился все уже.

— На встречном курсе слышу шум винтов, — сказал вдруг Митрохин.

— Сколько кораблей? — спросил Снежков, не отрываясь от перископа.

— Один.

— Вижу, — сказал Снежков. — Сторожевой катер. — И приказал: — Срочное погружение!

Лодка погрузилась.

Митрохин поднял глаза к потолку, и я понял, что он слышит, как катер приближается к нам. Катер уже почти над нами. Вот уже без всяких наушников слышно ленивое шлепанье его винтов.

— Успел он заметить наш перископ? — шепотом спросил Гусейнов.

— Увидим, — сказал Снежков. — Если будет бомбить, значит, успел заметить.

Шлепанье винтов по воде все тише, тише. Вот их опять слышит один Митрохин.

— Ушел, — проговорил он.

— Это охрана порта, — сказал Снежков. — Они нас прозевали.

Лодка больше не высовывала перископа из воды, мы шли под водой, прокладывая сложный курс в узкой горловине пролива. По черте на карте Гусейнова видел я, как пролив этот расширялся и как мы вошли в закрытый рейд перед портом.

Об этом знали все, но в лодке ничего не изменилось. Все стояли на своих местах. Приказания передавались вполголоса. Только склоненное над картой смуглое лицо Гусейнова было матово-бледным, да на щеках Снежкова появились два маленьких розовых пятнышка, да Митрохин слушал, не снимая наушников, с приоткрытым от напряжения ртом.

— Слышу шум винтов, — сказал Митрохин. — Корабли идут нам навстречу.

— Сколько? — спросил Снежков.

— Не знаю, — ответил Митрохин. — Много.

Лодка опять высунула перископ из воды. У перископа стоял Снежков. Он смотрел, и нам казалось, что он смотрит очень, очень долго, и мы почти не дышали от нетерпения.

— Поглядите, доктор, — сказал он, обернувшись ко мне.

Он впервые заговорил со мной после того разговора на мостике, и, по правде сказать, я почувствовал себя польщенным.

Через перископ я увидел зеленую рябь моря, берега, какие-то строения на них и огромный пароход, который, дымя, входил в рейд с другой стороны, по другому проливу, прямо нам навстречу. Три катера сопровождали его; они казались крохотными рядом с ним, и я заметил их только по белым бурунам.

— Теперь подойти — ив упор, — тихо сказал Снежков слегка срывающимся голосом.

И по его посветлевшему лицу я понял, какой мальчишеский охотничий азарт переполняет его.

Торпедист — не помню его фамилии, знаю только, что звали его Сережей и что он одновременно был коком, — уже стоял между торпедными аппаратами, держа руки на рукоятках «пистолетов». Он стоял неподвижно, но по спине его я чувствовал, что он весь напряжен, что всем телом он ждет, когда в переговорной трубке прозвучит слово «пли».

— Первый катер прошел по левому борту, — сказал Снежков, глядя в перископ.

Мы были уже в кольце врагов, и от парохода нас отделяло всего несколько сотен метров.

Как все, я тоже перестал дышать и ждал, когда Снежков произнесет «пли».

Но он не торопился. Сияющие охотничьим блеском глаза его не отрывались от перископа. Он вел лодку на сближение.

— На борту орудия и кони, — проговорил он с удовольствием. И крикнул: — Пли!

Лодку рвануло вверх, и я понял, что торпеда выпущена.

Я представил себе, как, умная, сложная, почти живая, она несется сейчас, чертя по поверхности узкий пенистый след, и там, на огромном пароходе, видят ее и знают, что ничего уже невозможно сделать. Секунда, еще секунда, еще секунда…

Взрыв — глухой, но сильный и близкий. И лодка вздрогнула.