- 1
- 2
Брусков Валерий Подкидыш
Калашников определенно злоупотреблял дезинфекцией. Все сроки стандартного цикла уже прошли, а он, похоже, и не собирался покидать камеру. Колли занимался своими делами, и периодически подходил к пульту контроля, дожидаясь, когда Сергею надоест нюхать эту гадость. — Серж! — наконец не выдержал Колли. — Ты стал токсикоманом? Калашников помалкивал, словно наслаждаясь мерзостью, которой была насквозь пропитана камера. Колли пожалел о том, что в камере отсутствует видеоаппаратура. Он слышал только пыхтение и невнятное бормотание. — Серж, — заволновался он. — Ты в порядке? — Уже нет, — буркнул Калашников. — И ты скоро свихнешься. Вместе с остальными. — Он опять забубнил что-то сюсюкающее. — Это уже интересно, — сказал Колли. — Серж, прости за назойливость, но, может, тебе требуется врач? — Требуется, — проворчал Калашников. — Педиатр. — У тебя что, началась вторая молодость? Или детство? — Да, — серьезно сказал Калашников. — Грудное. Колли почесал затылок, не понимая. Весельчак Серж вел себя как-то странно. Чувство юмора ему похоже изменило. — Серж. — Колли все же пытался прояснить обстановку. — Ты там случайно кровожорку на лету не глотал? — Я — нет, — проворчал Калашников. — Но кто-то здесь точно объелся белены. Колли пожал плечами. Тьма неясности так и не рассеялась. — Открывай! — скомандовал Калашников. — Только не падай в обморок. — Ото! — воскликнул Колли. — Даже так? — И не только, — загадочно произнес Сергей. Дверь камеры отъехала в сторону и на ее пороге возник огромный Калашников в покрытом зелеными потеками защитном костюме; почему-то без респиратора и с небольшим свертком, который он бережно прижимал к своей необъятной груди. В облике Сергея было нечто такое, что заставило Колли испугаться и восхититься одновременно. — Во! — наконец сказал он, поднимая вверх большой палец. — Смотришься! Мадонна с младенцем! — Я так и думал, — на полном серьезе пробасил Калашников, не принимая вызова, и затопал своими грязными сапожищами к топчану. Нагнувшись, он принялся что-то делать, бурча себе под нос. Колли подошел ближе, стремясь удовлетворить распалившееся любопытство. Неожиданно Сергей резко выпрямился и сделал шаг назад, чуть не затоптав любопытного химика. И тут Колли увидел такое, от чего забыл о вспыхнувшем в нем яростном желании отчитать за неосторожность этого двуногого мамонта. На топчане, замотанный в обрывок защитной прорезиненной материи, лежал младенец. Живой. Крохотный… Колли давно не видел таких малышей, а этому было не больше одного-двух дней. Его сморщенное личико отражало безмятежность сна, в котором кроха еще не мог ничего видеть. Колли подошел к топчану и машинально потрогал розовый лобик. Лобик был влажный и горячий, хотя на планете стояла зима. — Вот… — Произнес за спиной Калашников. — Что, вот? — не понял Колли. — Ты его что, родил?.. Сам?.. От кого? — От святого духа! Что делать будем? Колли резко повернулся. Калашников держал в руках респиратор, который, очевидно, только что снял с ребенка. — Что делать? — Колли обернулся к малышу, совсем недавно пришедшему в этот мир, но спавшему с выражением старого скептика, уже знавшего, что он ни на что не годен. — Что делать? Для начала хотя бы объясни, где ты выкопал это чадо? — Вот именно, выкопал, — сказал Калашников, освобождаясь от спецкостюма. — В сугробе. Прямо под дверью. — Подкидыш, — догадался Колли. — Ага! — громыхнул Калашников, отбрасывая липкое снаряжение. Трехголовая мимикрода приволокла в хитиновом подоле незаконнорожденного! Колли, поедая младенца глазами, согласно кивал. Все происходящее казалось ему нереальным, инсценированным. — И все-таки, откуда он? До ближайшей беременной женщины не менее шести парсеков, а мимикрода вряд ли сможет произвести на свет гуманоида. Даже если кто-то из нас и согрешит с ней. — Тьфу на тебя! — сплюнул Калашников. — Что за гадости ты мелешь?! И какая, собственно, разница, откуда взялся ребенок?! Он здесь, и теперь мы просто обязаны о нем заботиться! Разбираться будем потом! Колли почесал затылок. — Надо собирать народ. Младенец проснулся и поднял крик в самый разгар темпераментной дискуссии, когда Хаусман уже почти готов был признать свое отцовство. — Тихо! — рявкнул Калашников. — Разорались тут! Разбудили дитя. Сейчас он нам устроит! Кто знает, чем кормят младенцев? — Грудью, — это сказал Колли. — Специалисты есть? Все молчали. Никто не имел такого опыта. — Я могу имплантировать под кожу затравку, инициирующую развитие молочных желез, — сказал Дюпон. — Лактацию гарантирую. Добровольцы — шаг вперед! Калашников глянул на свою косматую грудь, рвущуюся из тесной майки. — Нет, только не тебе! — запротестовал Дюпон. — У тебя он умрет с голоду раньше, чем раскопает в этих дебрях то, что ему нужно. А младенец продолжал орать так, как может орать лишь обладатель совершенно пустого желудка, в котором гуляет эхо. — Концентрированное молоко у нас найдется, — задумчиво сказал Хаусман. — Соску мы сделаем из резиновой перчатки. Но это ведь только половина дела… Грудные младенцы умеют портить пеленки, которые потом надо стирать и гладить. А иногда они болеют. Дюпон поднял вверх руки. — Ребята, на меня надежд мало! Я травматолог, а тут нужен детский врач. — Не прибедняйся! — проревел Калашников. — Что у него внутри — ты знаешь, а это уже большое дело. Установим круглосуточное дежурство до тех пор, пока не прилетит вахтовый корабль. Пацан к тому времени будет уже ползать и делать пи-пи в кастрюлю. — Какой пацан?.. — оживился Колли. — Наш, наш… — сказал Калашников. — Которого мы теперь будем коллективно вскармливать. Колли удивленно глянул на грязно-зеленый сверток, кричащий посреди топчана. — А с чего ты взял, что это пацан? — В сугробе он лежал голым. Калашников осторожно приоткрыл дверь в медицинский отсек и на цыпочках вошел внутрь. Дюпон, которому выпало счастье дежурить первым, бессовестно дрых за рабочим столом, положив голову на сцепленное руки. Юный и пока безымянный приемный сын пяти отцов спал на операционном столе, запеленутый в больничную простыню, криво изрезанную скальпелем. Рядом с Дюпоном стояла целая батарея пустых, початых и полных бутылочек с молоком. Слабый свет ночника делал их похожими на бризантные снаряды. Калашников любовно поправил на малыше импровизированный конверт. Младенец во сне замотал головкой и зачмокал сложенными в трубочку пухлыми губками.
- 1
- 2