много хотелось бы сделать, но ничего до сих пор не нарисовала, и каждый день ложусь в отчаянии и решаю уехать, а утром опять не нагляжусь на эту удивительную картину жизни».
И она пыталась все это запечатлеть на бумаге, весь этот шумный, пряный мир восточной сказки, в которую она попала благодаря барону Броуэру. Только вот писать портреты не получалось, Коран запрещал изображать человека. «Как только сядешь (в углу улицы, всегда, впрочем, смрадном) рисовать, так женщины уходят; арабы же не желают, чтобы их рисовали, и закрывают свои лавочки и требуют на чай — 20 или 10 франков за час!!! Вообще… каждый шаг здесь стоит ужасно дорого (это американцы противные напортили своими долларами)».
Женщина, открывающая чадру
Две марокканки
Иногда с помощью переводчика все-таки удавалось уговорить какого-нибудь марокканца (юного или не очень) попозировать — посидеть хоть полчасика неподвижно, но это бывало так редко, да и за немалые деньги! Приходилось работать быстро, лаконично, схватывая основное, и уже потом дома заканчивать работу. Но вот с местными дамами было совсем сложно. Закутанные с ног до головы в черные одежды, они были недоступны, и Зинаида могла видеть только глаза красавиц. Как-то ей пришла мысль пойти в хаммам, в женское отделение. Но и там ничего не получилось— во-первых, мешал пар, а во-вторых, марокканки совсем не были настроены позировать какой-то сомнительной иностранке, непонятно как попавшей в их закрытый от посторонних глаз мир. «Вообще же я рискнула этой поездкой, так как деньги на нее дал мне взаймы тот господин Броуэр, у которого я рисовала в Брюгге летом портреты. Он хотел, чтобы я сделала „ню“ с туземок прекрасных, но об этой фантазии и говорить не приходится — никто даже в покрывалах, когда видна только щелка глаз, не хочет позировать, а не то, что заикнуться о „ню“».
Девушка с востока
Она была просто в отчаянии. Ее уже ничего здесь не радовало — казалось слишком жарко, раздражала чужая речь, а яркие краски казались назойливыми. Изобразить выдуманную красавицу, без модели? Она бы с радостью, но у нее не получалось, не умела она работать без живой натуры. Выходило мертво, неинтересно. Но ведь вернуть деньги за марокканское путешествие барону она не сможет ни при каких условиях — у нее просто нет такой суммы! Что же делать? И Зинаида Васильевна решила экономить — не выходить в город, питаться по-минимуму и отказаться от услуг переводчика. Так хоть она немного денег сэкономит своему барону. И вечером Серебрякова объявила переводчику, сыну местного учителя, чтобы завтра и в оставшиеся дни до ее отъезда он не приходил. Юноша был удивлен. Чем заслужил он такое отношение? Что-то не так? Ведь они с мадам подружились, она даже нарисовала его портрет, который очень понравился его родителям. Да и вообще — мадам была к нему так добра: вела себя с ним, как с равным, равным ей, белой госпоже! Прежде он с таким отношением не встречался — все его наниматели-белые всегда давали ему понять, что он — всего лишь жалкий араб. Что же случилось?
Сидящая марокканка
И тогда Зинаида Васильевна рассказала о том, что ее мучило все эти дни. Вряд ли этот милый молодой человек сможет ей помочь, думала тогда художница, и, скорее всего, завтра она его уже не увидит. Однако на следующий день ее юный друг пришел, причем не один, а в сопровождении трех юных дев. «Это две мои сестры и моя невеста, — сказал он. — Они готовы вам позировать — но только один день». Как ему удалось уговорить девушек раздеться перед художницей, нарушить строгие правила мусульманской жизни? Что он им посулил? Это осталось его тайной… А Зинаида Васильевна — она была счастлива, как никогда! В тот день родились ее марокканские красавицы. Итак, художница выполнила просьбу барона — привезла ему из Марокко удивительные, какие-то чистые, напоенные восточной негой и солнцем «ню». «Апатичные гетеры» — так назвал их Александр Бенуа. Но это, скорее всего, не апатия, а расслабленность, полная раскованность и растворенность в свете и тепле Востока. Наверное, барон был доволен, получив марокканских дев, поскольку помог художнице еще раз побывать в Марокко — в 1932 году.
Рынок с верблюдами. Марракеш
Серебрякова показала свои марокканские картины в двух галереях: в конце февраля — начале марта 1929 года в «малюсенькой комнате» галереи Бернхейма-младшего и в декабре 1932 года в галерее Шарпантье. Успех был потрясающий. Так, Александр Бенуа писал: «Пленительна серия марокканских этюдов, и просто изумляешься, как в этих беглых набросках (производящих впечатление полной законченности) художница могла так точно и убедительно передать самую душу Востока. Одинаково убедительны как всевозможные типы, так и виды, в которых, правда, нет того палящего солнца, которое является как бы чем-то обязательным во всех ориенталистских пейзажах, но в которых зато чувствуется веяние степного простора и суровой мощи Атласа. А сколько правды и своеобразной прелести в этих розовых улицах, в этих огромных базарах, в этих пестрых гетто, в толпах торгового люда, в группах зевак и апатичных гетер. Все это в целом документально, убедительно и в то же время попросту прекрасно. Люди такие живые, что кажется, точно входишь с ними в непосредственный контакт, точно знакомишься с ними». Работы Серебряковой заметили и французские критики. Авторитетный искусствовед Камилл Моклер в статье, появившейся в популярнейшей газете «Фигаро», назвал Серебрякову «одной из самых замечательных художниц». Он писал: «Она воспроизводит местный колорит Феса и Марракеша с подлинной достоверностью, просто и деликатно, сохраняя при этом всю силу обаяния изображаемого, что могут полностью оценить те, кто долго испытывал на себе воздействие этих неповторимых мест. В ее Востоке нет ничего общего с крикливыми рыночными куклами, которые Анри Матисс называет одалисками. У госпожи Серебряковой живописный темперамент подкреплен глубоким и упорным изучением натуры. Никогда еще современное Марокко не было увидено и воспето лучше». Впереди у Зинаиды Васильевны была еще долгая жизнь, много трудностей, болезней,
Женщина, открывающая чадру
Две марокканки
Иногда с помощью переводчика все-таки удавалось уговорить какого-нибудь марокканца (юного или не очень) попозировать — посидеть хоть полчасика неподвижно, но это бывало так редко, да и за немалые деньги! Приходилось работать быстро, лаконично, схватывая основное, и уже потом дома заканчивать работу. Но вот с местными дамами было совсем сложно. Закутанные с ног до головы в черные одежды, они были недоступны, и Зинаида могла видеть только глаза красавиц. Как-то ей пришла мысль пойти в хаммам, в женское отделение. Но и там ничего не получилось— во-первых, мешал пар, а во-вторых, марокканки совсем не были настроены позировать какой-то сомнительной иностранке, непонятно как попавшей в их закрытый от посторонних глаз мир. «Вообще же я рискнула этой поездкой, так как деньги на нее дал мне взаймы тот господин Броуэр, у которого я рисовала в Брюгге летом портреты. Он хотел, чтобы я сделала „ню“ с туземок прекрасных, но об этой фантазии и говорить не приходится — никто даже в покрывалах, когда видна только щелка глаз, не хочет позировать, а не то, что заикнуться о „ню“».
Девушка с востока
Она была просто в отчаянии. Ее уже ничего здесь не радовало — казалось слишком жарко, раздражала чужая речь, а яркие краски казались назойливыми. Изобразить выдуманную красавицу, без модели? Она бы с радостью, но у нее не получалось, не умела она работать без живой натуры. Выходило мертво, неинтересно. Но ведь вернуть деньги за марокканское путешествие барону она не сможет ни при каких условиях — у нее просто нет такой суммы! Что же делать? И Зинаида Васильевна решила экономить — не выходить в город, питаться по-минимуму и отказаться от услуг переводчика. Так хоть она немного денег сэкономит своему барону. И вечером Серебрякова объявила переводчику, сыну местного учителя, чтобы завтра и в оставшиеся дни до ее отъезда он не приходил. Юноша был удивлен. Чем заслужил он такое отношение? Что-то не так? Ведь они с мадам подружились, она даже нарисовала его портрет, который очень понравился его родителям. Да и вообще — мадам была к нему так добра: вела себя с ним, как с равным, равным ей, белой госпоже! Прежде он с таким отношением не встречался — все его наниматели-белые всегда давали ему понять, что он — всего лишь жалкий араб. Что же случилось?
Сидящая марокканка
И тогда Зинаида Васильевна рассказала о том, что ее мучило все эти дни. Вряд ли этот милый молодой человек сможет ей помочь, думала тогда художница, и, скорее всего, завтра она его уже не увидит. Однако на следующий день ее юный друг пришел, причем не один, а в сопровождении трех юных дев. «Это две мои сестры и моя невеста, — сказал он. — Они готовы вам позировать — но только один день». Как ему удалось уговорить девушек раздеться перед художницей, нарушить строгие правила мусульманской жизни? Что он им посулил? Это осталось его тайной… А Зинаида Васильевна — она была счастлива, как никогда! В тот день родились ее марокканские красавицы. Итак, художница выполнила просьбу барона — привезла ему из Марокко удивительные, какие-то чистые, напоенные восточной негой и солнцем «ню». «Апатичные гетеры» — так назвал их Александр Бенуа. Но это, скорее всего, не апатия, а расслабленность, полная раскованность и растворенность в свете и тепле Востока. Наверное, барон был доволен, получив марокканских дев, поскольку помог художнице еще раз побывать в Марокко — в 1932 году.
Рынок с верблюдами. Марракеш
Серебрякова показала свои марокканские картины в двух галереях: в конце февраля — начале марта 1929 года в «малюсенькой комнате» галереи Бернхейма-младшего и в декабре 1932 года в галерее Шарпантье. Успех был потрясающий. Так, Александр Бенуа писал: «Пленительна серия марокканских этюдов, и просто изумляешься, как в этих беглых набросках (производящих впечатление полной законченности) художница могла так точно и убедительно передать самую душу Востока. Одинаково убедительны как всевозможные типы, так и виды, в которых, правда, нет того палящего солнца, которое является как бы чем-то обязательным во всех ориенталистских пейзажах, но в которых зато чувствуется веяние степного простора и суровой мощи Атласа. А сколько правды и своеобразной прелести в этих розовых улицах, в этих огромных базарах, в этих пестрых гетто, в толпах торгового люда, в группах зевак и апатичных гетер. Все это в целом документально, убедительно и в то же время попросту прекрасно. Люди такие живые, что кажется, точно входишь с ними в непосредственный контакт, точно знакомишься с ними». Работы Серебряковой заметили и французские критики. Авторитетный искусствовед Камилл Моклер в статье, появившейся в популярнейшей газете «Фигаро», назвал Серебрякову «одной из самых замечательных художниц». Он писал: «Она воспроизводит местный колорит Феса и Марракеша с подлинной достоверностью, просто и деликатно, сохраняя при этом всю силу обаяния изображаемого, что могут полностью оценить те, кто долго испытывал на себе воздействие этих неповторимых мест. В ее Востоке нет ничего общего с крикливыми рыночными куклами, которые Анри Матисс называет одалисками. У госпожи Серебряковой живописный темперамент подкреплен глубоким и упорным изучением натуры. Никогда еще современное Марокко не было увидено и воспето лучше». Впереди у Зинаиды Васильевны была еще долгая жизнь, много трудностей, болезней,