разрез. Затем черная линия расширилась рябью, как раздвигающийся занавес, и я увидел скользящие по ту сторону яркие цветные пятна. Еще я увидел гусеницу, пыхтящую кальяном, и толстые зонтики, и яркий, сияющий поручень стойки бара…
Из щели высунулась рука.
— Давай сюда.
Я услышал, как Рэндом шумно вздохнул.
Клинок Бенедикта внезапно взметнулся к карте. Но Рэндом положил руку на плечо брату и сказал:
— Нет.
Странная, бессвязная музыка висела теперь в воздухе; каким-то образом она соответствовала обстановке.
— Давай, Мерль.
— Ты входишь или выходишь? — спросил я.
— И то и другое.
— Ты обещал мне, Льюк: информация в обмен на спасение твоей матери, — сказал я. — Итак, она здесь. Выкладывай секрет!
— Нечто, жизненно важное для твоего благополучия? — медленно спросил он.
— Жизненно важное для безопасности Янтаря, ты сказал.
— Ах, тот секрет…
— И от второго я тоже не откажусь.
— Пардон. Продается только один. Который?
— Безопасность Янтаря, — ответил я.
— Далт, — отозвался он.
— А что с ним?
— Дила Осквернительница была его матерью…
— Я это уже знаю!
— …за девять месяцев до рождения Далта она была пленницей Оберона. Он ее изнасиловал. Вот почему Далт, ребятки, имеет к вам претензии.
— Чушь собачья! — сказал я.
— Именно это ему и я сказал, когда однажды услышал эту историю. И я подначил его пройти Образ в небесах.
— Ну и?
— И он прошел.
— Ох…
— Я недавно узнал об этом, — сказал Рэндом, — от эмиссара, которого посылал в Кашфу. Хотя о том, что он прошел Образ, я не знал.
— Ну, раз уж ты знал об этом, то за мной все еще числится должок, — медленно, почти рассеянно сказал Льюк. — Ну ладно, тогда вот еще: Далт после этого навестил меня на тени Земля. Это он выпотрошил мой склад, украл оружие и специальные боеприпасы. А после, чтобы замести следы, сжег дом. Я нашел свидетелей… Он прибудет… когда захочет. И кто знает — когда?
— Так, еще один родственничек с визитом, — сказал Рэндом. — Ну почему я не был единственным ребенком в семье?
— Теперь делай с этим что хочешь, — добавил Льюк. — Теперь мы квиты. Дай мне руку!
— Ты идешь сюда?
Он засмеялся — и весь зал, казалось, заходил ходуном. Передо мной висела в воздухе дыра, и рука сжала мою руку. Что-то было очень неправильно.
Я попытался притянуть его к себе, но почувствовал, что вместо этого меня самого притягивает к нему. Это была сумасшедшая сила, с которой я не мог сражаться, и казалось, что вселенная, подхватившая меня, скрутилась в жгут. Созвездия разошлись предо мною, и я вновь увидел яркий поручень. На нем расположилась обутая в сапог нога Льюка.
Откуда-то издалека и сзади я услышал крик Рэндома:
— Бэ-двенадцать! Бэ-двенадцать![34] И выводите его!..
…А затем я не смог припомнить, в чем же было дело.
Кажется, это было удивительное место. Впрочем, только дурак мог спутать грибы с зонтиками…
Я взгромоздил на поручень собственную ногу. Болванщик наливал выпивку мне и доливал Льюку. Льюк махнул рукой налево, и Мартовскому Зайцу тоже подлили. С Шалтаем все было хорошо, он балансировал на краю мира. Труляля и Траляля, Птица До до и Лягушонок в Ливрее делали так, чтобы играла музыка. Гусеница попыхивала кальяном.[35]
Льюк хлопнул меня по плечу, я хотел вспомнить что-то важное, но оно всякий раз ускользало.
— Со мной полный порядок, — сказал Льюк. — Все в полном порядке.
— Нет, есть что-то… Не могу вспомнить…
Он поднял пивную кружку, чокнулся ею с моей.
— Радуйся! — сказал он. — Жизнь — это кабаре, дружок!
Кот на стуле возле меня продолжал улыбаться.