ДУШЕСПАСИТЕЛЬНЫЕ МЫСЛИ
Что мне делать? Я не верю в бога.
Вера бы меня занять могла,
Так сказать, на склоне, у порога,
Суетные бросил бы дела.
Но тогда в каком ином оплоте
Я обрел бы отдых для души?
Вряд ли это умерщвленье плоти, —
Вопиет она: Дурак, спеши!
Сам ты закалял меня, конечно,
Но теперь попробуй одолей,
Да запомни: время быстротечно,
Если опоздаешь — не жалей…
Вопиет. А коль такое дело,
Я ж тебя — верней, себя — дойму.
Будь что будет, а заставлю тело
Подчиниться духу моему!
И давай мы с ним гонять по свету.
Дух сдает, а тело — черта с два:
Чуть не трижды обогнул планету —
Плоть жива, а дух — едва-едва.
Что за чушь! В моем здоровом теле
Должен обитать могучий дух.
Что ж он, мой-то? Дышит еле-еле.
Значит, плоть старается за двух.
Я здоров! Ушам доступны звуки,
Не упустят ничего глаза.
Ноги в норме, двигаются руки,
Все на месте — ход и тормоза.
Только с тем, что мир наш необъятен,
Не хочу смириться, и нельзя:
Много ль расцветил я белых пятен,
Над землей по-птичьему скользя?
Кто сказал, что должен быть солиден
Убеленный сединой поэт?
Сей портрет обиден и постыден,
И с оригиналом сходства нет.
Пусть во мне маститости не ищут:
Нет ее на старый медный грош.
Я такой, как тысяча на тыщу,
Хоть и на поэта не похож.
Специально ждать меня не надо:
Ведь слова, придуманные мной,
К вам дойдут и без доставки на дом, —
В поговорке, в песне фронтовой.
Пели их в колхозе за Тоболом,
Пели на Оби буровики,
Пели пионеры с комсомолом,
Сверстники Лазо — большевики…
Я еще пройду, еще поезжу,
Я еще незримо пролечу
По всему Приморью и Прибрежью,
Я еще могу, еще хочу!
«Итак, я должен раздвоиться…»
Итак, я должен раздвоиться
На командира и бойца, —
Так пусть солдат не убоится
Держать присягу до конца.
Ведь он живой, не сочиненный,
Не просто половинка я,
Не только рабски-подчиненный, —
Но кровь твоя и плоть твоя.
А командир — он умный воин,
Искусный тактик и стратег,
Расчетлив, холоден, спокоен.
Их не было — их стало двое,
Но разве счастье боевое
В количестве и в быстроте?
Найдем решение иное
И отдадим приказ на бой,
И хмелем битвы насладимся,
А победив, соединимся,
Чтоб снова стать одним собой…
«На горизонте — горные отроги…»
На горизонте — горные отроги,
Небесной тверди горные пороги:
Как далеко, как близко нам до них.
Дотронуться. Уходят недотроги.
Дойти до них. А нет прямой дороги
К тем рукописям в знаках водяных.
Прочесть бы издали, а мы, увы, не боги.
И, вопреки всему, несут нас ноги
Туда, где мы, подобно дерзким многим,
Застынем вязью на страницах ледяных…
МЕНЯ С УЧЕТА СНЯЛ ВОЕНКОМАТ
Меня с учета снял военкомат,
Посколько старику зашло за шестьдесят.
А он обижен, явно несогласен:
Кто покушается на жизнь мою,
Разумно числит старика в строю, —
Служивый для него по-прежнему опасен,
Его строка настильна и точна:
Вглядитесь в руку — не дрожит она…
Военкомат ошибся, вывод ясен.
СНЕСЛО
С непонятной тайной грустью
Я ловлю себя на том,
Что снесло теченьем к устью
Мой челнок.
Таким путем
По рецепту Ренуара
И выходят в мастера.
Только я ему не пара,
И теперь не та пора.
А всего-то надо было
Переправиться.
И что ж,
Значит, силы не хватило.
Глазомер не так хорош…
Эк несет! За поворотом
Открывается лиман.
А вдали синеет…
Что там?
Неужели о-ке-ан?
То ли ночью, то ли утром
Подойду к Большой Воде
На суденышке, на утлом,
И опомнюсь
черт те где…
«Ищут люди — человеку надо!..»
Ищут люди — человеку надо! — хоть одну привязанность на свете,
И не слишком сильную: картину или кошку, песню или птицу.
Я не говорю уже о друге — дружба редко длится полстолетья.
Я не говорю уже о доме, где скиталец мог бы приютиться.
Только бы найти, — и будешь счастлив и несчастен, честен и нечестен,
Будешь озабочен и беспечен, будешь зол и добр, суров и весел,
И спокоен, навсегда спокоен.
Вовсе не боясь, что неизвестен,
Радуясь тому, что одинокий, плотно ты окно свое завесил:
Наконец-то ты привязан крепко цепью возле будки, как собака.
Ничего не ищешь. Все на месте. Легче нервам. Отдыхает зренье…
Лишь тому, кто ослеплен звездою, никакого дела нет до мрака:
Он нашел звезды своей мерцанье, беспокойно-тихое свеченье.