именно на утечку. Ответ мог быть только один.

Он быстро включил свет в ванной. Затем заставил себя двигаться очень медленно. Проверил замки и щеколды. Всё пребывало в том же состоянии, в каком он это оставил. Дверь в смежный номер была заперта намертво. Никто не мог проникнуть сюда ночью, помыть руки и уйти. Он бросил взгляд на мыло в фарфоровом лоточке. Под каким углом оно лежит? Обычно он кладёт обмылок вдоль мыльницы, как полагается. Нет ли отклонений от нормы? Он выдохнул. Чёрт, чёрт! Нельзя доверять своей подсознательной небрежности. Внешне опрятный, наш подсознательный характер зачастую изменяет нам и разбрасывает повсюду мелкие следы — ничтожное волокно, брызги, мыльную крошку и соринки. Грязь, грязь, грязь!!! Он слегка содрогнулся от своего собственного потаённого постыдного эго.

— К чёрту, — бросил он зеркалу.

Как же он побледнел, словно застукал своего братца-близнеца за каким-то чудовищным и безнравственным деянием!

— Мы накрепко закрутили кран. Теперь можно и на боковую.

Не хватает одного.

Смеясь над собственной глупостью, он играючи подошёл ко второй двери и наклонился. Заглянул в замочную скважину.

На него, не моргая, лучезарно глядел синий глаз.

На этот раз он замер на несколько секунд, казалось, не в состоянии пошевельнуться. Он сделал выдох через лёгкие и горло, минуя язык, через нос и ноздри, сквозь зубы. У него закружилась голова. Его закачало. Глаз вперился в него. Он опёрся рукой о стену. Выпрямился. И долго стоял, переводя дух. Затем, как всплывающий всего на минуту ныряльщик, он сделал глубокий вдох и снова нырнул.

Глаз никуда не делся.

Если глаза умеют улыбаться, то этот ему улыбался.

— Пошёл прочь! — прокричал он шёпотом. — Вон отсюда!

Он резко повернулся и хлопнул было по выключателю. Промахнулся и попытался снова. Свет погас. Он чуть ли не бегом бросился к постели.

Ещё до завтрака он позвонил администратору.

— Это из номера 412. Не могли бы вы мне сказать, кто наш сосед из номера 411?

— Мистер Бикель, сэр.

— Миниатюрный такой, бледноватый коротышка в котелке?

— Здесь только имя «мистер Бикель». Я не могу описать вам его внешность. Что-нибудь не так?

— Негодяй пялится в замочную скважину на нашу ванную комнату. Только и всего.

Последовало долгое молчание.

— Откуда вы знаете? — спросил наконец голос на том конце провода.

— Ну, я присел и… — муж запнулся, сглотнул слюну. — Видите ли, я…

Он прикоснулся к телефону, опасаясь, что аппарат вот-вот взорвётся у него под носом, и сказал: — Ладно. Не будем больше. Это бесполезная затея.

И повесил трубку, обливаясь потом.

Жена посмотрела на него:

— Ну как?

— Чёртов администрато, словно намекает на то, что это я шпионю.

— А разве не ты?

— О боже, и ты, Брут!

— Сказано же в Библии: «Ищите и обрящете».

— Терпеть не могу Библию, — откликнулся муж. — Цитаты на все случаи жизни. И если не из Библии, то из Вилли Шекспира.

— Почему бы тебе не заклеить замочную скважину пластырем, — предложила жена.

Он сел на кровать, и у него стала медленно отвисать челюсть.

— Отличная идея, чёрт возьми!

Так он и сделал.

— Вот тебе! Получай!

— А сейчас он смотрел на тебя через скважину? — полюбопытствовала жена.

— Не знаю. Не проверял.

— А ты проверь, — сказала она, накрашивая губы помадой.

— Послушай, Глэдис!

— Проверка не повредит.

— Чёрт, я только хочу, чтобы меня оставили в покое!

Он оторвал пластырь от замочной скважины и склонился к ней.

— Чёрт побери! Сгинь! Пропади! Всё, звоню администратору!

— Чарли, — сказала жена.

— Вот, полюбуйся сама!

Она засмеялась и подошла. Наклонилась и посмотрела в замочную скважину. Потом выпрямилась, пожав плечами, и вернулась к своему прежнему занятию — припудриванию щёк перед зеркалом в ванной.

— Ну и? — воскликнул муж.

— Если ему так уж хочется проводить все часы своего бодрствования, прилепившись к замочной скважине, то нам должно быть на это наплевать, — заключила она.

— Ты видела этот глаз — прямо сейчас?

— Видела.

— Ну вот опять!

— Но кому какой от этого вред? Он ничего не может увидеть.

— В том-то и дело. Вторжение в частную жизнь.

— Не ощущаю никакого вторжения.

— Не говори пошлостей, — сказал он.

— Может, это знак внимания, — предположила она. — А вдруг мы его заинтересовали? Представь себе, что он писатель, которого привлекают сценки из жизни космополитов.

— Ей-богу, он скорее чокнутый.

— Он малость тронутый, как таких величала моя мама, — сказала жена, приводя в порядок причёску. — Те, кто в Кантоне вставал спозаранку, чтобы собрать росу с папоротника, плавал в полночную грозу или загромождал свои жилища старыми газетами, хрусталём или резиновыми покрышками — малость тронутые. «Капустной молью траченные в темноте», — говорила она. Мама посылала стихи в дамские журналы. За тридцать лет её опубликовали лишь однажды.

— Меня так и подмывает засунуть в замочную скважину водяной пистолет и нажать на спуск.

— Что? — спросила жена, занятая своими мыслями.

— Чёртов синий глаз, — пробурчал он.

— Жёлтый.

— Не понял, — сказал он.

— Жёлтый, — сказала она. — Вроде кошачьего.

— Когда я вижу синий, я знаю, что это синий, — сказал он обиженно.

— Жёлтый, — настаивала она.

— Синий.

— Сам посмотри.

Она кивнула на замочную скважину.

Он наклонился. Выпрямился. Глянул на неё.

— Си-ний, — выговорил он каждый слог в отдельности.

— Я готова поклясться, — изумлённо сказала она.

Она подошла и снова заглянула в скважину.

— Жёлтый, — сказала она, разгибаясь. — Чарли, ты что меня разыгрываешь?

— Да прекратишь ты наконец или нет! — закричал он, отстраняя её.

И пристроился к замочной скважине.

— Синий, чёрт побери. Эй ты там! Вон! Пошёл прочь! Слышишь!

— Ладно, с меня хватит, — сказала жена, направляясь к выходу. — Пойдём завтракать, а то я сойду с ума.

— А может, ты меня разыгрываешь?

— Чарли, глаз был жёлтый.

— Значит, это какие-то дьявольские проделки! У него явно разного цвета глаза. И он жульнически пользуется этим преимуществом, чтобы подорвать наши брачные узы.

— А ты часом не дальтоник? — поинтересовалась она, выходя из номера.

— Только не надо теперь всё сваливать на меня!

Их дверь щёлкнула. Они находились в коридоре. В двадцати футах от них стоял маленький человечек и прилаживал к голове свой котелок, словно тот был неотъемлемой принадлежностью его черепа, а не просто приложением к последнему.

— А! Вот ты где! — хотел было воскликнуть муж, но промолчал.

Жена, казалось,