всего на маршруте обхода, и я хотел разобраться с ней как можно быстрее. Я не сказал Эннингу, но буквы на этой стене были новыми, как и последние две надписи, которые я видел по дороге сюда, и с тех пор, как несколько недель назад произошел налет на Перехламок, их становилось все больше. Мне пришлось возродить у себя привычку держать кобуру так, чтобы ее не закрывала куртка и можно было быстро выхватить оружие.

Плитка все еще светилась, и это было хорошо. Вокруг Перехламка были осветительные системы, которые мы, фонарщики, умели ремонтировать, но вот эти плитки, которые тянулись поверху дорожных труб и испускали яркий белый свет, к таковым точно не относились. Впрочем, рама у нее держалась неплотно, а створки отражателей были сильно заляпаны, и с этим я уже мог что-то сделать. Недолго повозившись и почертыхавшись, я вставил раму на место, а потом легко отчистил створки от пыли и дерьма. К тому времени, как я закончил, плитка сияла достаточно ярко, чтобы при ней можно было читать карту, не то что раньше, и это говорило о том, что я поработал как надо. При ярком свете граффити казалось еще более дерзким, чем прежде. «ВОДА ДЛЯ ВСЕХ, НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ БОГАТЫХ». Отблески зелени бросались в угол глаза, даже когда я повернулся и пошел прочь.

Следующая остановка была единственной по-настоящему неприятной: нужно было посмотреть один из дуговых светильников на высоком мосту, который поднимается к тропе на Пылепады и пересекает провал между старыми куполами улья. Дно провала покрыто ковром грибка с такими большими, блестящими, похожими на тарелки наростами, которые, как говорят, любят пить свет. Я слыхал, если на них посветить лампой, то можно увидеть все эти белые чаши из грибной плоти, как они дрожат и пытаются повернуться к лучу света. Балансировать на опорах в этом открытом пространстве и так-то погано, но как подумаешь обо всех этих кивающих белых тарелках, шевелящихся внизу и ждущих, когда вернется свет, становится еще хуже. Хотя у меня и была страховка, чтоб пристегиваться к перекладинам, все равно с этой работой хотелось покончить как можно быстрее.

К счастью, дел тут было немного. С проводов слезла резиновая оболочка — то ли разложилась, то ли ее радостно сгрызла какая-то местная живность — и у меня в рюкзаке было достаточно запасного материала. Какой-то торгаш, которого знает Тэмм, приносит ее из более глубокого подулья. Без понятия, где ее добывают, но если чуток расплавить эту штуку, то ее вполне легко можно намазать, куда нужно.

Я быстро покончил с делом и уже через полчаса шел обратно и, как всегда, божился про себя, что если нам опять придется чинить эти треклятые провода, то я воспользуюсь услугами одного из неумех-литейщиков Перехламка, и еще раздобуду маленькие клетки, чтобы всякие паразиты не могли добраться до светильников. Даже на собственные деньги куплю, если понадобится, у меня их хватало, и я настолько ненавидел работу на мосту, что это того стоило. А то ведь еще были всякие байки про то, что можно встретить в том направлении. Стаи диких крыс, падающие сверху пауки, даже падалюги, если верить слухам — твари, которые выползли из скверноземья после нападения, ищущие воду и добычу. Я сомневался, что они могут подобраться настолько близко к Перехламку, но ведь всякое бывает. Я задумался над тем, чтобы возродить старую договоренность с Нардо, как было, когда мы впервые устанавливали на мосту светильники: один работал над фонарями, а другой стоял в дозоре с оружием наготове.

Я увидел Нардо впереди, когда спустился с моста и прошел меж обломков и гигантских ветвистых грибов, окружающих Туманные равнины. Хим-туман только начал собираться, когда воздух остыл, подчиняясь своему двадцатичасовому циклу, и огни на стенах Перехламка вдали все еще оставались отдельными точками света, а не сплошным оранжевым свечением, как при самых густых испарениях. Мы бы к тому времени уже ушли: сгустившись, туманы приобретали некую жгучую примесь, от которой даже самые крепкие операторы лебедок забивались в жилища.

Нардо облокотился на самую большую из ржавых балок, которые огораживали порт подъемника и поддерживали уродливый занавес из колючей проволоки и цепей. Его было легко узнать: как и у меня, у него был ранец и пояс с инструментами, над плечом торчала маленькая складная стремянка, а над головой, на фонарном шесте, качался шар света. У фонарщиков Перехламка нет официальных меток, например, медальонов, как у гильдейцев, или определенных цветов, как у банд, но нас всегда можно узнать по экипировке. Хорошее снаряжение и хорошая одежда. За нами всегда присматривают.

— Надписей стало больше, — сказал я, пока мы шли. Освещение Перехламка становилось ярче, а грибной лес слева от нас редел, уступая место споровым садам и металлическим хижинам на плантациях Кишкодера.

— Аха. Я их тож видел. Таки же, как все другие.

Нардо никогда не рассказывал, откуда он родом, но у него был самый густой неразборчивый акцент нижнего улья, какой я только слышал.

— Такие же? — спросил я. — Все те же «вода для всех»?

— Аха, они. И немного других. «Вода Перехламка — наша вода». Тип того.

— Таких не видел, — сказал я. Нардо быстро огляделся и вынул из куртки флягу для воды. — Я видел только один с другим текстом, у заброшенных ям на дне трубы, на одной из этих больших, висячих вентиляционных решеток. Та же зеленая краска. Там было написано «Мы будем бороться и мы будем пить».

Я ухмылялся. Нардо хлебнул еще воды, прежде чем я договорил, начал смеяться, едва не подавился, согнулся пополам и кое-как проглотил. Я увидел, как какие-то фигуры, стоящие вокруг горящих бочек возле подъемника, любопытно посмотрели в нашу сторону, но фонарщиков обычно оставляют в покое и не вмешиваются в их дела.

— Думаешь, им этого надо? — спросил я у Нардо. — «Мы будем бороться и мы будем пить». Может, они так даже завербуют кого-нибудь. Пусть думают, что им светит попойка.

Нардо снова подумал об этом и расхохотался, и уж на этот раз он подавился. Вода брызнула изо рта, промочила щетину на его подбородке и перед тяжелой серой блузы. Я похлопал его по плечу.

— Ну только посмотрите на этого избалованного фонарного сноба с его водичкой. За это, между прочим, на площади десяток гильдейских жетонов дают.

— Иди ты, богатей. А ты-то скок в своей норе упрятал? Воду зажимаешь, жлобина.

Мы обменялись тычками в бока и продолжили идти. Я и Нардо были самыми старшими из фонарщиков — Венц, Мутноглаз и Тэмм были младше на пять лет или больше — но достаточно крепко дружили, чтобы порой во время обходов вести себя как юнцы. Тэмм даже шутила, что мы как близнецы, хотя мы нисколько не походили друг на друга: я длинный,