памятники. Подготовительными работами для восстановления архитектурного памятника является научная работа: изучение проектов, исторических документов. Почему же люди сегодняшнего дня, имеющие достаточно таланта, не могут воссоздать этот памятник?»

Здесь можно провести аналогию с музыкой. Композитор пишет музыку. Каждый исполнитель трактует ее по-своему, но все-таки доносит до слушателя ту главную мысль, которую вложил в свое произведение композитор. Музыка выражена в определенных нотных знаках, которые не звучат, пока кто-то не прикасается своими руками к клавишам или струнам. И вот, если сейчас люди, слушая Рихтера или Ван Клиберна, которые играют Чайковского, слышат все-таки Чайковского… Погиб оригинал, можно создать копию.

Авилову понравилось сравнение, он сказал об этом Инне Ростиславовне, но тут же заметил: как быть, если нет нот, то есть авторского проекта?… И этот набивший профессионалам-реставраторам оскомину вопрос вновь обрел у Авилова и Беневой — в общем единомышленников — разное толкование.

Спор затягивался, и Бенева, как человек рассудительный, предложила Вадиму Сергеевичу дослушать заявку на книгу, а к этому «нудному» вопросу вернуться в другое время, уже в работе над книгой.

Авилов поблагодарил Инну Ростиславовну и сказал, что чувствует себя неловко, так как она взяла на себя и его долю труда… Но еще больше он был смущен тем, о чем умолчал — о своих нечаянных открытиях, о казуали. И, сам еще мгновение назад не желая того, Авилов сказал, что, видимо, на днях он пригласит Инну Ростиславовну и покажет ей что-то необычайно интересное.

4

Факты, необъяснимые существующими теориями, наиболее дороги для науки, от их разработка следует по преимуществу ожидать ее развития в будущем.

А. М. Бутлеров

Несовершенство суждений — наибольший недостаток при умственном труде в любой области.

М. Ферадси

Вечером к Авилову неожиданно зашел Мавродин — вернулся с рыбалки, жена сообщила, что несколько раз звонил Вадим Сергеевич, и вот сразу явился на его зов. Жили они по-соседски, привыкли друг к другу, к тому, что кабинет Авилова стал основным рабочим местом для обоих, ходили друг к другу без особых приглашений. Мавродин застал растерянного друга в коридоре, он был в состоянии унылом. Без особых приглашений Леонид Христофорович прошел на кухню и вывалил в мойку несколько рыбин — трофеев сегодняшней рыбалки.

— Предпочитаете, сеньор, уху или жареную? — шутливо спросил Мавродин, словно готов был тут же потрошить рыбу.

— М-м-м, я хотел, Леонид, вам что-то показать, — устало сказал Авилов.

— Что-нибудь новенькое? — все так же весело спросил Мавродин.

— Ну, как сказать… — Хмурый Авилов направился в кабинет, следом за ним шел Леонид Христофорович.

Оба уже привыкли к несходству характеров друг друга — Леонид Христофорович скептик и говорун, всегда готов покаламбурить, он нередко вышучивает все и вся; Вадим Сергеевич молчун, но в споре запальчив. Мавродин ходил по кабинету-мастерской, рассматривал листы с набросками Радужного дворца; особенно долго вертел лист с изображением Царского зала, где некоторые детали были прорисованы в цвете. Заметил Мавродин новые черты и на листе, прикрепленном к кульману, — внешний облик Радужного со стороны фасада, а внизу наброски и трех других сторон дворца. Мавродин хмыкал, не говоря ни слова, Авилов нетерпеливо ждал, заглядывая в лицо коллеги, который достал трубку и, набивая ее табаком, наконец негромко поинтересовался:

— И откуда все это… снизошло? — Мавродин знал о скудости материалов, тормозящих их совместную работу, как и то, что Авилов никогда не занимается отсебятиной.

— Убедительно? — спросил Вадим Сергеевич и с загадочным выражением лица поманил Мавродина к столу; тот послушно последовал за его жестом; Авилов указал на кресло.

Мавродин опустился в кресло, и тогда Вадим Сергеевич достал из ящика казуаль, взял акварель Радужного, также хорошо знакомую и Мавродину, и предложил:

— Попробуйте рассмотреть вот через эти линзы.

Мавродин стал вертеть в руках казуаль, с любопытством разглядывая ее устройство: — Откуда сей… верблюд?

— Это казуаль… у археологов попросил, — коротко ответил Авилов и снова предложил: — Вы все-таки посмотрите через линзы на акварель. — Авилов помог Мавродину установить линзы под нужным углом, поднес к ним акварель, потом стал двигать ее в стороны.

— Интересно… — произнес Мавродин с недоумением. — Любопытный эффект…

— И только? — хмыкнул Авилов, ожидавший, видимо, более бурной реакции. — Вы понимаете, как этот прибор раздвигает рамки рисунка…

— Да-а… дает объем. — Мавродин посмотрел на возбужденного Авилова, недоуменно пожал плечами. — И на этом основании вы пустились в плавание? — В голосе был скепсис, явное осуждение.

— А почему бы нет?!

— А как вы все это будете обосновывать? — Мавродин кивнул в сторону листов, разложенных на столе, диване, даже на полу. — Может быть, вы собираетесь предложить и членам научного совета воспользоваться этой штукенцией?

Авилов заговорил сердито:

— Да, это путь, пусть необычный, но путь. Это лучше, чем топтаться на месте.

Мавродин не возражал.

— Но откуда в ваших рисунках такая достоверность? Такое точное ощущение эпохи?

У Авилова мелькнула догадка., и он осторожно спросил:

— А что вы видели?

— Видел я интересное… Объемы дворца… Но это же иллюзия, — закончил он.

Эти слова словно подхлестнули Авилова, и он пустился в многословные объяснения, что в искусстве (а архитектура это и искусство и наука) возможны озарения, которые сродни непознанным сторонам человеческого духа.

— Эффект стереоскопичности есть, но… это иллюзия, — признался Леонид Христофорович, а потом, глядя на растерянного друга, добавил: — Просто мы с вами устали… Вы уже третий год не отдыхаете, и вот…

— Желаемое принимаем за действительность?… — Вадим Сергеевич говорил с раздражением: — Но я ведь действительно вижу! Или это свойство только моих глаз, или… я сошел с ума?

— И я вижу, — согласился Мавродин, — но не верю…

— У нас начались галлюцинации? Да? Это же чушь?… Уже несколько дней я работаю с казуалью. И акварель и гравюра с помощью казхали стали трехмерными? Вы согласны?

— Это иллюзия! С вами спорить не буду. Если… подобное вам помогает в работе — пожалуйста. Но в качестве аргумента, доказательств это никому приводить нельзя.

— Я не боюсь иронии! — выпалил Авилов.