проток ребята натыкались на каменистые перекаты: тогда оморочку приходилось перетаскивать через них волоком. А то вдруг сразу после илистой мели протока разливалась широким озером с чистой, прозрачной водой.

Иногда, оставив на берегу оморочку, ребята отправлялись в лес. Листва и хвоя, многие годы падавшие к подножьям деревьев, заглушали шаги.

Толпы кленов, елей и кедров окружали ребят. Темные ели встречали их неприветливо. Мальчики то и дело натыкались на их острые иглы. Зато березы и ветлы казались ласковыми, А кедры даже и разглядеть нельзя было, так высоко поднимали они вверх свои пышные шапки.

Шурка водил друга по лесу, как хозяин. Он знал по имени каждое дерево, знал, когда оно болеет, когда веселится.

Он часто останавливался и прислушивался к разноголосому говору зеленого народа. При этом Шурка говорил, что каждое дерево, каждая порода шумит на свой лад. Димка не верил этому.

Однако, когда и его уши стали различать шумы леса, он услышал, что, и верно, кедр шумит густо, клен же и береза не шумят, а звенят, а змея-дерево шуршит, как если бы оно не стлалось по ветру, извиваясь под его порывами всем своим серым гибким стволом, а ползло по земле.

Однажды Шурка остановился у раскидистого дерева, у которого кора была почти черной. Шурка постучал по нему согнутым пальцем.

— Вот этот в лесу всех старше! — сказал он с уважением. — Это тис. Когда он начинает шуметь, кажется, что все остальные шумят меньше.

— Тис? — удивился Димка. — Разве он здесь растет?

— У нас все растет! — сказал Шурка.

— У Робин Гуда был тоже лук сделан из тиса… Знаешь, Шурка, давай и мы сделаем из него себе луки.

Но Шурка не понял его:

— На что тебе лук? Хорошего ружья разве мало тебе? И кто такой этот Родингут?

— Не Родингут, а Робин Гуд! Знаешь, это был знаменитый разбойник, английский.

— Тю! — презрительно протянул Шурка. — Тоже нашел себе цацку!

— Так ведь Робин Гуд был хороший разбойник! — оправдывался Димка. — Он только богатых убивал. А бедным он помогал. Один раз он наказал неправедного судью — ноттингемского шерифа. О нем книжек много написано… Я сам читал.

— Помогал бедным? А ты не врешь? — переспросил Шурка.

— Честное слово! — сказал Димка горячо и даже побожился при этом.

— Ну, если так, то ничего, — снисходительно сказал Шурка, уже готовый примириться с Робин Гудом. — Степана Разина тоже разбойником называли… У тебя про Степана книжки нет? Или про Пугачева?

И тут, к удивлению Димки, оказалось, что Шурка знал много интересных историй не только про Степана Разина и Пугачева, но и про других людей, о которых он, Димка, пока еще ничего не слыхал.

— Мне про них батька рассказывал, — сказал Шурка. — Здорово! Правда?

И Димка должен был с ним согласиться.

Целыми днями бродили теперь мальчики по тайге, и она перестала казаться Димке такой страшной, как прежде. Он завел себе заплечный мешок, как у Шурки. В мешке держал соль, сахар, чай, сало и еще какую придется еду.

Из коры молодой березы Шурка делал коробочки, чашки, ложки, кастрюльки. Конечно, с этими предметами Шуркины изделия имели лишь весьма отдаленное сходство, однако ребята пользовались ими охотнее, чем настоящими.

В берестяных кастрюльках друзья кипятили на костре воду. Жар только слегка обугливал края. Вода пахла дымом и березой. Кора придавала ей приятный желтоватый оттенок. И чай казался во сто раз лучше и вкуснее домашнего.

Все это было очень интересно. Одно огорчало Димку — Шурка разжигает костер спичкой, как все обыкновенные люди. Это было слишком просто! Никто из героев его любимых книг не пользовался спичками. Обычно для этого употреблялись трут с огнивом, зажигательное стекло и, наконец, «вечный огонь». Димка стащил у отца увеличительное стекло и попросил приятеля, когда они в лесу, пользоваться стеклом, а не спичками. Шурка только усмехнулся при этом, но стекло взял.

Шурка научил Димку стрелять. И даже пообещал научить его подманивать птицу.

Он сдержал свое слово. Однажды, забравшись в чащу, Шурка вытащил из кармана несколько дудочек разной формы и размера: деревянных, из гусиного пера, металлических. Вокруг щебетали птицы. Шурка взял Димку за локоть:

— Слушай… Это кто кричит, не знаешь?

Димка послушал. Что-то знакомое. Он узнал кукушку. Димка обрадованно сказал:

— Это кукушка.

— Верно. А это кто?

— Тоже кукушка.

Шурка рассмеялся:

— Вот ты и ошибся! Ты лучше слушай. Это дикий голубь. Этот глуше. Потом он будто говорит «лу-гу», а не «ку-ку». А эта вот потихонечку говорит «цок-цок» — это куропатка. А вон цапля щелкнула, будто ножницами. Это она лягушку караулила, да промахнулась. А фазан, тот вроде петуха кричит, который сердится или испугался. — Шурка с гордость посмотрел на Димку. — А хочешь, я сейчас сюда позову птицу, какую ты скажешь?

— Ну, позови кукушку, — сказал недоверчиво Димка.

— Нет, кукушка не пойдет, она не любит других кукушек. Хочешь, пеночку позову? Она доверчивая и любопытная.

Шурка вынул узенький, из гусиного пера пищик и засвистел нежно и тонко:

— Пи-и-пи… Пи-и-пи…

Вдруг откуда-то сверху отозвалось:

— Пи-и-пи-пи… Пи-и-пи-пи…

Шурка велел Димке не шевелиться, чтобы не спугнуть птичку. Тот застыл с раскрытым ртом. Птичка свистнула еще несколько раз. Шурка отозвался. Тогда птичка вспорхнула и села на ветку, неподалеку от ребят. Ее красная грудка трепетала от биения сердца. Она топорщила перышки, перескочила несколько раз с одной на другую веточку и черными блестящими глазками рассматривала друзей, наблюдавших за нею. Пеночка опять свистнула. Шурка тихонечко ответил ей. Пеночка посмотрела на него, вспорхнула и стала летать возле ребят, потом опустилась в траву, пробежалась по ней, подпрыгивая. У Димки затекли ноги, и он переступил. Пеночка тотчас же взвилась кверху и пропала среди веток. Димка восхищенно посмотрел на Шурку, а тот только щелкнул языком.

Глава четвертая

Поселок делился на несколько частей. На одном берегу реки стояло полсотни деревянных домов, в которых жили русские старожилы, местные власти и служащие лесничества. Немного выше — китайская слободка, населенная китайцами и корейцами — огородниками и рыбаками. По вечерам в китайской слободке лаяли собаки, слышалась гортанная речь, женское пение. Все звуки покрывала нежная мелодия сяо, в которую иногда резко врывались визгливые звуки китайской скрипки.

На другом берегу реки стояла японская лесная концессия: несколько огромных бараков для рабочих, склады и дом Наямы-сана — управляющего концессией. Утром, чуть свет, они отправлялись на лесные работы, и до русского поселка, еще дремлющего в