сейчас освободится. Поплаваем.
- Я пойду, Сань. Мне надо…
- Что тебе надо?
- Капли… для бабушки.
- Да брось ты! - Саня даже вскочил с места. - Подождет она свои капли.
- Нет! Она не может ждать! Не может!
Юный Шаров повернулся и быстро зашагал к выходу.
При нем никто никогда не умирал. Он не знал, как поступить в таком случае. И первое время жил как обычно. Включил телевизор, помчался во Дворец водного спорта. Только сейчас он почувствовал, что произошло что-то резкое, болезненное. Он постепенно начал понимать значение смерти. Он защищался. «Она уснула… Она уснула, - сам себя убеждал юный Шаров. - Она не спала очень долго и отсыпается за всю жизнь. Бывает же, что человек спит год, а то и больше. Летаргический сон…» Он не хотел допускать смерть к Баваклаве. Он обманывал себя - она уснула! - ив этом обмане слились отчаяние и любовь. Он шел, как водолаз по дну моря, разгребая мутные массы снега. Его обгоняли трамваи, и тогда он бежал, потом снова шел. Ветер дохнул вдруг в лицо хлоркой. И перед глазами мальчика на мгновение возникла заманчивая голубая гладь бассейна, послышались всплески воды. Они звали его, но юный Шаров решительно тряхнул головой: нет! - и огляделся: в серых хлопьях метели раскаленным докрасна железом пылало слово «Аптека». Это от нее пахло хлором. Ему вдруг стало жалко бабушку, хотя жалеть ее уже было поздно. Никто ее не тревожил, ничего у нее не болело, и глаза не нуждались в свежих глазных каплях. Ей было хорошо. Вернее, никак. Плохо было ему. Мальчику казалось, что он жалеет бабушку, на самом же деле он жалел себя, осиротевшего без Баваклавы. Сам не понимая почему, он вошел в аптеку. Осмотрелся. Встал в очередь к окошку, где выдают лекарства. Снежные сугробики растаяли на шапке и на плечах. Лицо стало гореть. Юному Шарову вдруг показалось, что все смотрят на него вопросительно, отчужденно. Он повернулся и хотел было уйти, но провизор узнал его, окликнул: - Что ж ты не берешь лекарство? Оно готово с утра. Не зная, как объяснить провизору, что случилось с бабушкой, мальчик молча взял пузырек и зашагал прочь… На улице здорово мело. Снег слепил глаза. И люди шли против ветра, наклоняясь вперед, натыкаясь друг на друга. Он зажал пузырек в кулаке, словно в нем была роса, которую по каплям собирают каждый день для тех, у кого болят глаза. Он запоздало выполнял свой маленький долг перед Баваклавой. Хотя долг его перед бабушкой был куда больше.
Он вспомнил, как очень давно упал и разбил коленку. Ревел тогда на весь двор. Думал, что сломал ногу, и ревел. Баваклава взяла его на руки большого шестилетнего мальца - и понесла. Она несла его, а он ревел, хотя нога болела не так уж сильно. И ничего он не сломал. Он ревел, а она его несла. Он был толстым, «жирный - поезд пассажирный», и бабушке было тяжело нести этот «поезд». Но она несла его в охапке, прижимая к себе. Дома ей стало нехорошо. Она прилегла. А он занялся плюшевым мишкой и забыл про свою коленку. - Не больно? - спросила с дивана бабушка. Коленка перестала болеть, но он на всякий случай соврал: - Больно! Мерзким он был парнем в детстве, вспоминать тошно! Потом ему надоел плюшевый медведь, он подошел к дивану. Бабушка тяжело дышала, лицо ее было непривычно бледным. Над верхней губой выступили бисеринки пота. Даже он заметил это. - Ты что, Баваклава? - спросил он. - Ничего… Вот вырастешь большой, понесешь меня в больницу, когда мне станет плохо? - Понесу, - ответил маленький Шаров, а сам подумал: «Зачем носить, есть машины с красным крестом… для взрослых». Сейчас он шел быстро, словно боялся опоздать к отходящему поезду. Снег воздвигал на его пути белую стену. И юный Шаров невольно вытягивал вперед руку, чтобы не наткнуться. Вдруг он придет на свою улицу, а там ни бабушки, ни дома - никого. Отошел поезд.
На углу, возле сквера, он наткнулся на родителей. Они шли рядом - папа держал маму под руку, - согнутые, облепленные снегом.
- Мама!
- Это ты? Где ты был? - Мама смахнула налипшие на ресницы снежинки и с удивлением посмотрела на сына.
- Ходил в аптеку.
- В аптеку? - удивился папа. - Зачем… в аптеку?
Родители грустно переглянулись.
Так они стояли в водовороте метели, словно сбились с пути и не знали, в какую сторону податься.
- Ну хорошо, - сказал отец, - иди домой. Мы скоро вернемся.
Возле дома юный Шаров встретил соседа. Бывший летчик гулял с непокрытой головой, и его белые волосы перемешивались с хлопьями снега. - Юный Шаров, знаешь ли ты, что сегодня солнцеворот? - сказал сосед. День прибавился на одну минуту. В хлопьях снега сосед был похож на древнего кудесника. Мальчику было не до солнцеворота. Он ничего не ответил. - Что-нибудь случилось? - вслед ему крикнул Иван Рахилло. - Случилось! - ответил мальчик, и сердце его сжалось.
Он тихо отворил дверь и вошел в бабушкину комнату. Горел слабый свет. Бабушка лежала в постели с закрытыми глазами. Стараясь не наступать на скрипящие половицы, он подошел к овальному столику и поставил ненужный пузырек с каплями рядом с блюдечком, на котором лежала пипетка. Он осмотрел бабушкину комнату и неожиданно почувствовал, что комната сама по себе очень дорога ему. Помимо плюшевого дивана с зелеными кисточками, стола на витой ножке, в комнате стоял платяной шкаф, несколько венских стульев со спинками, изогнутыми, как трамвайная дуга.
Юный Шаров знал, что в верхнем ящике комода хранится обгорелый лоскуток боевого знамени. Его привез с войны дедушка. Он ворвался в охваченный пламенем блиндаж, где все были убиты прямым попаданием снаряда, и вынес горящее полковое знамя… Когда мальчик принес в класс опаленную частичку знамени, ребята с замирающим сердцем разглядывали ее и завидовали Шарову. Ведь это его дедушка спас знамя! А Баваклава никакого знамени не спасала, но в годы войны она выходила своего маленького сына - будущего отца юного Шарова. По ладожскому льду, едва живого, вывезла его из осажденного Ленинграда, прикрывая собой от фашистских осколков и ледяного ветра. В незнакомой Костромской области работала в колхозе, а после работы еще косила сено и меняла его на молоко. На кружку молока для сына! Про нее местные говорили: «Ты, Клавдия, хоть и городская, но двужильная!» А она не была двужильной, едва волочила распухшие ноги, но шла. Шла, как солдат идет в бой. Если б не эта кружка молока, сын бы не вытянул… Отец часто
При нем никто никогда не умирал. Он не знал, как поступить в таком случае. И первое время жил как обычно. Включил телевизор, помчался во Дворец водного спорта. Только сейчас он почувствовал, что произошло что-то резкое, болезненное. Он постепенно начал понимать значение смерти. Он защищался. «Она уснула… Она уснула, - сам себя убеждал юный Шаров. - Она не спала очень долго и отсыпается за всю жизнь. Бывает же, что человек спит год, а то и больше. Летаргический сон…» Он не хотел допускать смерть к Баваклаве. Он обманывал себя - она уснула! - ив этом обмане слились отчаяние и любовь. Он шел, как водолаз по дну моря, разгребая мутные массы снега. Его обгоняли трамваи, и тогда он бежал, потом снова шел. Ветер дохнул вдруг в лицо хлоркой. И перед глазами мальчика на мгновение возникла заманчивая голубая гладь бассейна, послышались всплески воды. Они звали его, но юный Шаров решительно тряхнул головой: нет! - и огляделся: в серых хлопьях метели раскаленным докрасна железом пылало слово «Аптека». Это от нее пахло хлором. Ему вдруг стало жалко бабушку, хотя жалеть ее уже было поздно. Никто ее не тревожил, ничего у нее не болело, и глаза не нуждались в свежих глазных каплях. Ей было хорошо. Вернее, никак. Плохо было ему. Мальчику казалось, что он жалеет бабушку, на самом же деле он жалел себя, осиротевшего без Баваклавы. Сам не понимая почему, он вошел в аптеку. Осмотрелся. Встал в очередь к окошку, где выдают лекарства. Снежные сугробики растаяли на шапке и на плечах. Лицо стало гореть. Юному Шарову вдруг показалось, что все смотрят на него вопросительно, отчужденно. Он повернулся и хотел было уйти, но провизор узнал его, окликнул: - Что ж ты не берешь лекарство? Оно готово с утра. Не зная, как объяснить провизору, что случилось с бабушкой, мальчик молча взял пузырек и зашагал прочь… На улице здорово мело. Снег слепил глаза. И люди шли против ветра, наклоняясь вперед, натыкаясь друг на друга. Он зажал пузырек в кулаке, словно в нем была роса, которую по каплям собирают каждый день для тех, у кого болят глаза. Он запоздало выполнял свой маленький долг перед Баваклавой. Хотя долг его перед бабушкой был куда больше.
Он вспомнил, как очень давно упал и разбил коленку. Ревел тогда на весь двор. Думал, что сломал ногу, и ревел. Баваклава взяла его на руки большого шестилетнего мальца - и понесла. Она несла его, а он ревел, хотя нога болела не так уж сильно. И ничего он не сломал. Он ревел, а она его несла. Он был толстым, «жирный - поезд пассажирный», и бабушке было тяжело нести этот «поезд». Но она несла его в охапке, прижимая к себе. Дома ей стало нехорошо. Она прилегла. А он занялся плюшевым мишкой и забыл про свою коленку. - Не больно? - спросила с дивана бабушка. Коленка перестала болеть, но он на всякий случай соврал: - Больно! Мерзким он был парнем в детстве, вспоминать тошно! Потом ему надоел плюшевый медведь, он подошел к дивану. Бабушка тяжело дышала, лицо ее было непривычно бледным. Над верхней губой выступили бисеринки пота. Даже он заметил это. - Ты что, Баваклава? - спросил он. - Ничего… Вот вырастешь большой, понесешь меня в больницу, когда мне станет плохо? - Понесу, - ответил маленький Шаров, а сам подумал: «Зачем носить, есть машины с красным крестом… для взрослых». Сейчас он шел быстро, словно боялся опоздать к отходящему поезду. Снег воздвигал на его пути белую стену. И юный Шаров невольно вытягивал вперед руку, чтобы не наткнуться. Вдруг он придет на свою улицу, а там ни бабушки, ни дома - никого. Отошел поезд.
На углу, возле сквера, он наткнулся на родителей. Они шли рядом - папа держал маму под руку, - согнутые, облепленные снегом.
- Мама!
- Это ты? Где ты был? - Мама смахнула налипшие на ресницы снежинки и с удивлением посмотрела на сына.
- Ходил в аптеку.
- В аптеку? - удивился папа. - Зачем… в аптеку?
Родители грустно переглянулись.
Так они стояли в водовороте метели, словно сбились с пути и не знали, в какую сторону податься.
- Ну хорошо, - сказал отец, - иди домой. Мы скоро вернемся.
Возле дома юный Шаров встретил соседа. Бывший летчик гулял с непокрытой головой, и его белые волосы перемешивались с хлопьями снега. - Юный Шаров, знаешь ли ты, что сегодня солнцеворот? - сказал сосед. День прибавился на одну минуту. В хлопьях снега сосед был похож на древнего кудесника. Мальчику было не до солнцеворота. Он ничего не ответил. - Что-нибудь случилось? - вслед ему крикнул Иван Рахилло. - Случилось! - ответил мальчик, и сердце его сжалось.
Он тихо отворил дверь и вошел в бабушкину комнату. Горел слабый свет. Бабушка лежала в постели с закрытыми глазами. Стараясь не наступать на скрипящие половицы, он подошел к овальному столику и поставил ненужный пузырек с каплями рядом с блюдечком, на котором лежала пипетка. Он осмотрел бабушкину комнату и неожиданно почувствовал, что комната сама по себе очень дорога ему. Помимо плюшевого дивана с зелеными кисточками, стола на витой ножке, в комнате стоял платяной шкаф, несколько венских стульев со спинками, изогнутыми, как трамвайная дуга.
Юный Шаров знал, что в верхнем ящике комода хранится обгорелый лоскуток боевого знамени. Его привез с войны дедушка. Он ворвался в охваченный пламенем блиндаж, где все были убиты прямым попаданием снаряда, и вынес горящее полковое знамя… Когда мальчик принес в класс опаленную частичку знамени, ребята с замирающим сердцем разглядывали ее и завидовали Шарову. Ведь это его дедушка спас знамя! А Баваклава никакого знамени не спасала, но в годы войны она выходила своего маленького сына - будущего отца юного Шарова. По ладожскому льду, едва живого, вывезла его из осажденного Ленинграда, прикрывая собой от фашистских осколков и ледяного ветра. В незнакомой Костромской области работала в колхозе, а после работы еще косила сено и меняла его на молоко. На кружку молока для сына! Про нее местные говорили: «Ты, Клавдия, хоть и городская, но двужильная!» А она не была двужильной, едва волочила распухшие ноги, но шла. Шла, как солдат идет в бой. Если б не эта кружка молока, сын бы не вытянул… Отец часто