выветриваться из неё начинает. Даже, чувствую, слезы в глазах, хотя в жизни почти никогда не плакал. Но собрался с собой и говорю ей бодро:

— Что ж, нарвалась на меня — теперь не избавишься. Я тебя буду и шкурить, и строгать как рубанком, чтобы ты человеком стала, так что терпи.

— Потерплю как-нибудь, — отвечает.

Вот… Дообедали мы с ней, вышли из ресторана — и она исчезла. Но я знаю, что она появится. Мы теперь с ней, так сказать, незримой веревочкой связаны, через любые расстояния. И к кому она прибежит поплакаться, как не ко мне? Ведь поплакаться порой всякой девке бывает надобно, даже такой, которая психованная и приучена кровь проливать, и сама на себя смотрит как на сплошной кусок льда. Лед подтает, понимаешь — и водица течет.»