наведывались к нему дважды в сутки) Степка почти совсем перестал нас дичиться. Тогда мы решили приступить, наконец, к выполнению основной части нашего замысла. А так как днем осуществить его никак нельзя было, то мы стали действовать ночью.
Часа в два, когда наши домашние, да и все жители села, включая пожарного сторожа, были погружены в глубокий сон, мы с Федей, потихоньку выбравшись из избы, направились к скотному двору, прихватив крепкую длинную веревку. Никем не замеченные, проскользнули к стойлу ничего не подозревавшего Степки. Он сразу принялся жевать протянутый мною хлеб, но вдруг остановился, недоуменно мотнул раза два мордой: это Федя, как было условлено, накинул ему веревочную петлю на рога. - Ешь, Степка, ешь, ну, ешь же, Степочка,- ласково приговаривал я, стараясь отвлечь быка от неприятного ощущения, которое он, по-видимому, испытывал. Бык успокоился, продолжал жевать. Тем временем я тихонечко освободил его от привязи, удерживавшей его в стойле. Загремевшую было цепь я тут же крепко зажал в кулаке, опасаясь, что Степка сейчас же рванется на свободу, но он жевал себе и жевал, не трогаясь с места. Дав ему доесть, мы с Федей стали осторожно тянуть его из стойла - я цепью, брат веревкой. - Пойдем, пойдем, Степа, пойдем, дорогой,- увещевали мы его. Бык сперва потоптался на месте,- конечно же, наших с Федей усилий было недостаточно, чтобы принудить его выйти. Потом он вдруг всем корпусом подался назад и сам вышел из стойла; спокойно перебирая копытами, он покорно пошел за нами. - Федька, гляди, пошел же,- задыхаясь от восторга, шепнул я, готовый расцеловать быка. - Вижу,- солидно ответил Федя,- да ты смотри, цепь-то крепко держишь? Мы вышли во двор фермы. У забора, среди буйных лопухов, еще с весны стояли облюбованные нами розвальни. В них мы и решили запрячь Степку. Почему в сани? Очень просто. Опасаясь, что, очутившись в упряжке, бык может понести, мы надеялись, что в санях по сухой земле ему будет куда тяжелее нестись, чем в телеге. Мы благополучно довели Степку до розвальней. Он совершенно спокойно дал себя крепко привязать к саням, хотя весь вид его выражал полнейшее недоумение. И вот мы уселись в сани. Оба крепко зажали в руках вожжи, натянули их, и я сзади слегка тронул быка кнутовищем, приглашая двинуться вперед. Степка стоял не шелохнувшись. - А ты дай ему как следует,- сказал Федя. Я размахнулся и ударил Степку. Одновременно брат, слегка приподнявшись, дико выкрикнул: - Эге-ге-ей!.. И тут безразличие мгновенно оставило Степку. Он вздрогнул, хотел бежать, но почувствовал, что какая-то сила держит его, не дает двигаться. Бык возмущенно замычал, заметался из стороны в сторону. Потом, тяжело сопя и задыхаясь, он наклонил голову и со страшной силой ринулся прямо на забор, мгновенно рухнувший под этим жестоким напором. С бешеной скоростью Степка помчался по широкой сельской улице. Сани высоко подпрыгивали на ухабах. Я до сих пор не могу без внутренней дрожи вспоминать эту дикую скачку... Натянутая, как струна, веревка внезапно обмякла, самого меня вместе с санями сильно подбросило, и тут же я почувствовал, что куда-то проваливаюсь. В одно мгновение я очутился на дне заброшенного колодца. Федя упал в канаву. Он не сильно ушибся, но очень испугался за меня. Быстро поднявшись, брат взбежал на пожарную вышку и что есть силы ударил в колокол... Первым на тревожный набатный звон кинулся пожарный сторож с криком: "Где горит?" Захлопали двери по всему селу, и люди бегом устремились к пожарной вышке. Меня с трудом вытащили из колодца. Я получил несколько ссадин да основательный ушиб, от которого ныла спина и звенело в ушах. Кроме того, сильно были поцарапаны босые ноги. Но ни с чем нельзя было сравнить охватившее меня отчаяние от того, что наша затея, так тщательно подготовленная, с треском провалилась. Я отлично понимал, что нам с Федей не миновать теперь крепкой взбучки и от матери, и от председателя колхоза. Но горше всего было сознание позора. Мать, однако, нас не ругала. Она была еще более напугана, чем я. Когда меня, истерзанного, в разодранной одежде, извлекли из колодца, она с плачем кинулась ко мне: - Жив, голубчик ты мой, жив, Ванюша! Я растерянно бормотал в ответ: - Живой, конечно, ну чего там, мама... А председатель колхоза расспрашивал Федю, выпытывая подробности только что происшедшего события. Уставившись в землю, окруженный толпой брат выкладывал без утайки все как было. В его сбивчивой речи то и дело слышалось: - Мы ж хотели как лучше сделать людям. И вдруг дело приняло неожиданный оборот. Председатель обратился к какой-то колхознице с вопросом: - Ну как, поймали Степку? - А он сам на ферму явился. - Ладно. Председатель снова повернулся к Феде: - Значит, говоришь, хотели для людей лучше сделать? - Ну да. Для чего же еще? И тогда председатель неожиданно громко произнес: - Молодцы, ребята! Орлы! В башке у них, видать, крупа есть - придумано здорово! Его поддержали и другие: - Здорово! - Смыслят ребята... Домой мы с Федей возвращались героями, хотя и потирали ушибленные места.
Часа в два, когда наши домашние, да и все жители села, включая пожарного сторожа, были погружены в глубокий сон, мы с Федей, потихоньку выбравшись из избы, направились к скотному двору, прихватив крепкую длинную веревку. Никем не замеченные, проскользнули к стойлу ничего не подозревавшего Степки. Он сразу принялся жевать протянутый мною хлеб, но вдруг остановился, недоуменно мотнул раза два мордой: это Федя, как было условлено, накинул ему веревочную петлю на рога. - Ешь, Степка, ешь, ну, ешь же, Степочка,- ласково приговаривал я, стараясь отвлечь быка от неприятного ощущения, которое он, по-видимому, испытывал. Бык успокоился, продолжал жевать. Тем временем я тихонечко освободил его от привязи, удерживавшей его в стойле. Загремевшую было цепь я тут же крепко зажал в кулаке, опасаясь, что Степка сейчас же рванется на свободу, но он жевал себе и жевал, не трогаясь с места. Дав ему доесть, мы с Федей стали осторожно тянуть его из стойла - я цепью, брат веревкой. - Пойдем, пойдем, Степа, пойдем, дорогой,- увещевали мы его. Бык сперва потоптался на месте,- конечно же, наших с Федей усилий было недостаточно, чтобы принудить его выйти. Потом он вдруг всем корпусом подался назад и сам вышел из стойла; спокойно перебирая копытами, он покорно пошел за нами. - Федька, гляди, пошел же,- задыхаясь от восторга, шепнул я, готовый расцеловать быка. - Вижу,- солидно ответил Федя,- да ты смотри, цепь-то крепко держишь? Мы вышли во двор фермы. У забора, среди буйных лопухов, еще с весны стояли облюбованные нами розвальни. В них мы и решили запрячь Степку. Почему в сани? Очень просто. Опасаясь, что, очутившись в упряжке, бык может понести, мы надеялись, что в санях по сухой земле ему будет куда тяжелее нестись, чем в телеге. Мы благополучно довели Степку до розвальней. Он совершенно спокойно дал себя крепко привязать к саням, хотя весь вид его выражал полнейшее недоумение. И вот мы уселись в сани. Оба крепко зажали в руках вожжи, натянули их, и я сзади слегка тронул быка кнутовищем, приглашая двинуться вперед. Степка стоял не шелохнувшись. - А ты дай ему как следует,- сказал Федя. Я размахнулся и ударил Степку. Одновременно брат, слегка приподнявшись, дико выкрикнул: - Эге-ге-ей!.. И тут безразличие мгновенно оставило Степку. Он вздрогнул, хотел бежать, но почувствовал, что какая-то сила держит его, не дает двигаться. Бык возмущенно замычал, заметался из стороны в сторону. Потом, тяжело сопя и задыхаясь, он наклонил голову и со страшной силой ринулся прямо на забор, мгновенно рухнувший под этим жестоким напором. С бешеной скоростью Степка помчался по широкой сельской улице. Сани высоко подпрыгивали на ухабах. Я до сих пор не могу без внутренней дрожи вспоминать эту дикую скачку... Натянутая, как струна, веревка внезапно обмякла, самого меня вместе с санями сильно подбросило, и тут же я почувствовал, что куда-то проваливаюсь. В одно мгновение я очутился на дне заброшенного колодца. Федя упал в канаву. Он не сильно ушибся, но очень испугался за меня. Быстро поднявшись, брат взбежал на пожарную вышку и что есть силы ударил в колокол... Первым на тревожный набатный звон кинулся пожарный сторож с криком: "Где горит?" Захлопали двери по всему селу, и люди бегом устремились к пожарной вышке. Меня с трудом вытащили из колодца. Я получил несколько ссадин да основательный ушиб, от которого ныла спина и звенело в ушах. Кроме того, сильно были поцарапаны босые ноги. Но ни с чем нельзя было сравнить охватившее меня отчаяние от того, что наша затея, так тщательно подготовленная, с треском провалилась. Я отлично понимал, что нам с Федей не миновать теперь крепкой взбучки и от матери, и от председателя колхоза. Но горше всего было сознание позора. Мать, однако, нас не ругала. Она была еще более напугана, чем я. Когда меня, истерзанного, в разодранной одежде, извлекли из колодца, она с плачем кинулась ко мне: - Жив, голубчик ты мой, жив, Ванюша! Я растерянно бормотал в ответ: - Живой, конечно, ну чего там, мама... А председатель колхоза расспрашивал Федю, выпытывая подробности только что происшедшего события. Уставившись в землю, окруженный толпой брат выкладывал без утайки все как было. В его сбивчивой речи то и дело слышалось: - Мы ж хотели как лучше сделать людям. И вдруг дело приняло неожиданный оборот. Председатель обратился к какой-то колхознице с вопросом: - Ну как, поймали Степку? - А он сам на ферму явился. - Ладно. Председатель снова повернулся к Феде: - Значит, говоришь, хотели для людей лучше сделать? - Ну да. Для чего же еще? И тогда председатель неожиданно громко произнес: - Молодцы, ребята! Орлы! В башке у них, видать, крупа есть - придумано здорово! Его поддержали и другие: - Здорово! - Смыслят ребята... Домой мы с Федей возвращались героями, хотя и потирали ушибленные места.
