- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (133) »
сверху. — Казарян двинулся к сосне, разглядывая сине-серый зернистый снег.
— А теперь — следочки, отпечаточки, спичечки, окурочки. Лидия Сергеевна, ваше дело. И пощелкайте. — Смирнов выпрямился, отвалил к районным и спросил из вежливости: — Как дела, бойцы невидимого фронта?
— Зашиваемся, — за всех ответил следователь.
— Нашел, — лениво сообщил Роман.
Лидия Сергеевна взяла с его раскрытой ладони гильзу, осмотрела мельком, подкинула вверх, поймала и сообщила:
— Вальтер.
Она открыла чемодан, в маленький конвертик упрятала гильзу, вынула лейку и приступила к фотографированию.
— Когда его, Митрич? — обратился к врачу Смирнов.
— Вчера вечером, скорее всего. После вскрытия скажу точно.
— Лидия Сергеевна, мы вам не нужны?
— Нет-нет, Сашенька! Идите в машину, грейтесь. А мне, если что, ребятки помогут. — Лидия Сергеевна оторвалась от видоискателя, ласково посмотрела на районных. Те с готовностью покивали. Она тотчас этим воспользовалась — Тогда положите его в исходную…
Шофер, топтавшийся в безделье у «газика», спросил: — Ну как там? — Обыкновенно, — вяло ответствовал Смирнов и полез в машину. За ним — врач и Казарян. Шофер ненужно пнул сапогом колесо, проворчал так, чтобы пассажиры слышали: — Человека убили, а им — обыкновенно. — Помолчи, больная совесть МУРа! — грозно рявкнул Казарян и тут же получил по заслугам: — Молодой ты еще, Казарян, чтоб приказывать. Да и чин не тот. — Ты мне надоел, извозчик! — раздраженно заметил Андрей Дмитриевич. На этот раз шофер промолчал — уважал медицину. — Мартышкин труд, ничего не найдет она после такого половодья. Следы оплыли, окурки раскисли. — Смирнов поежился. — Рома, как приедем, дело-то складское подними. Там, по-моему, компания была многолюдная. — Банда, — поправил его Казарян. — Да какая там банда! Шайка-лейка, хевра, одним словом. Банда у Скорина в январе была, Митинская. Вот это — банда. Подошла Болошева, повторила то, что сказал Смирнов: — Мартышкин труд. Следы оплыли, окурок нужный раскис до безобразия. Хотя один следок любопытный я загипсовала. — Поехали домой? — предложил Андрей Дмитриевич. — Домой! — пробурчал Александр злобно. — Дом-то мой — вот он, рукой подать. А нам в присутствие ехать надо, Витеньку Ящика колоть, пока теплый. — Трогай, маэстро, баранки! — громко распорядился Казарян. Шофер уже не огрызался, сам хотел попасть в гараж и зашабашить. Большой Коптевский, Красноармейская, у стадиона «Динамо» вывернули на Ленинградское шоссе, у Пушкинской свернули на бульвары. Вот и Петровка, дом родной, огни во всех окнах родного дома. Незаметно, по-весеннему быстро стемнело.
Шофер, топтавшийся в безделье у «газика», спросил: — Ну как там? — Обыкновенно, — вяло ответствовал Смирнов и полез в машину. За ним — врач и Казарян. Шофер ненужно пнул сапогом колесо, проворчал так, чтобы пассажиры слышали: — Человека убили, а им — обыкновенно. — Помолчи, больная совесть МУРа! — грозно рявкнул Казарян и тут же получил по заслугам: — Молодой ты еще, Казарян, чтоб приказывать. Да и чин не тот. — Ты мне надоел, извозчик! — раздраженно заметил Андрей Дмитриевич. На этот раз шофер промолчал — уважал медицину. — Мартышкин труд, ничего не найдет она после такого половодья. Следы оплыли, окурки раскисли. — Смирнов поежился. — Рома, как приедем, дело-то складское подними. Там, по-моему, компания была многолюдная. — Банда, — поправил его Казарян. — Да какая там банда! Шайка-лейка, хевра, одним словом. Банда у Скорина в январе была, Митинская. Вот это — банда. Подошла Болошева, повторила то, что сказал Смирнов: — Мартышкин труд. Следы оплыли, окурок нужный раскис до безобразия. Хотя один следок любопытный я загипсовала. — Поехали домой? — предложил Андрей Дмитриевич. — Домой! — пробурчал Александр злобно. — Дом-то мой — вот он, рукой подать. А нам в присутствие ехать надо, Витеньку Ящика колоть, пока теплый. — Трогай, маэстро, баранки! — громко распорядился Казарян. Шофер уже не огрызался, сам хотел попасть в гараж и зашабашить. Большой Коптевский, Красноармейская, у стадиона «Динамо» вывернули на Ленинградское шоссе, у Пушкинской свернули на бульвары. Вот и Петровка, дом родной, огни во всех окнах родного дома. Незаметно, по-весеннему быстро стемнело.
III
В его кабинете Ларионов продолжал трепать несчастного Витеньку. Похмельный Витенька потел, маялся. — Устал, Сережа? — осведомился у Ларионова Александр. Тот не успел ответить — встрял в разговор Ящик: — Это я устал, кончайте мотать! — Здесь ты не устал, Витенька, здесь ты слегка утомился. Уставать будешь в зоне лагеря особо строгого режима. — Смирнов сел на свое место. — Ты можешь отдыхать, Сережа. Только скажи, на чем остановились. — Да все на том же, Александр Иванович. — Дурак ты, Ященков, — с сожалением констатировал Смирнов. — Не дурее некоторых, — Витенька ощетинился, глянул на Александра гордым глазом. — Мне перо в бок получать ни к чему. — Эге! — обрадовался Александр. — Уже кое-какие сдвиги. — Вокруг да около пока, — пояснил Ларионов. Он скромно сел у стены. Смирнов выбрался из-за стола, взял за грудки Ященкова, рывком поднял. — Бить будете? — весело осведомился Витенька. Смирнов долго молча смотрел в мутные, в похмельных жилках, Витенькины глаза. — Вместе со мной моли Бога, мразь, чтобы фронтовик тот выжил! Он четыре года, от звонка до звонка, под пулями, он тебе, подонок, жизнь вручил, а ты его — в ножи! — Это не я, это не я! — Ященков скуксился лицом, заплакал, Александр кинул его на стул, вернулся к столу. — Жена потерпевшего в больнице дежурит, — дал справку Ларионов. — Неудобно, конечно, но побеспокоим, проведем опознание. Она узнает тебя, Ященков. Довольно точно описала в предварительных показаниях. — Где Сеня Пограничник отлеживается, Ященков? — тихо спросил Александр. Витенька пошмыгал носом, убрал слезы с соплями, повернул голову к стене, сказал ему полушепотом: — На Оленьих прудах. — У Косого? — уточнил Ларионов. Витенька пожал плечами — не отрицал и не подтверждал, думайте что хотите. — У Косого, значит. — Смирнов встал. — Ты, Ященков, подумай в камере, а мы на Оленьи поедем. В твоих интересах заговорить всерьез. …На лодочной базе служил сторожем старый греховодник Косой. Жил здесь же, в комнате при базе. Ларионов остался у калитки, Казарян перекрыл тропку к замерзшему еще пруду, а Смирнов отправился в гости. Постоял немного на крыльце, осторожно постучал в хлипкую дверь. — Кто там? — спросил нарочито старческий голос. — Свои, Федор Матвеевич, свои, — негромко сказал Александр и вежливо пояснил: — Смирнов из МУРа. Федор Матвеевич тотчас открыл дверь. — Здравствуйте, Александр Иванович, — приветствовал он Смирнова, улыбаясь умильно. — Сеня Пограничник у тебя? — Раз вы за ним пришли, значит, у меня. — Что ж не шумит? — Бухой в усмерть. — Ствол у него имеется? — Не, при мессере. — Тогда веди. Косой услужливо распахнул дверь пошире. Александр вытянул пистолет из подмышки, сунул за пояс, вошел в комнату и включил свет. Сеня Пограничник спал одетым, уткнувшись мордой в подушку. Сопел, пускал нечистую слюну. Смирнов вынул нож из-под подушки, тряхнул Сеню за плечо. Сеня замычал страдальчески, не желая ничего менять в собственной прекрасной жизни, но тут же был поднят за шиворот и откинут к стенке. Тогда и открыл бессмысленные глаза. Александр громко распорядился: — Федор Матвеич, ребят моих позови. Они поблизости. Сеня прижался к стенке и норовил заснуть. С крыльца донесся насмешливый старческий тенорок: — Оперсосы, вас пахан кличет! Александр похлопал Сеню по щекам, растер уши — будил. — Не надо, — попросил Сеня. — А что надо? — от дверей поинтересовался Казарян. — Ты кто? — вдруг почти трезво осведомился Пограничник. — Я — оперуполномоченный Московского уголовного розыска Роман Казарян. Пойдешь со мной? — А куда? — В камеру. Силы для того, чтобы сообразить, что с ним происходит, иссякли, и Сеня опять приспособился заснуть. — Кончай- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (133) »