много, — сказал Рамодан.
— От этого и движение, — неожиданно высказался борт-механик.
Романченок делал развороты, стараясь держаться невдалеке от аэродрома. Но вот он круто повернул, положил машину под большим углом и полетел по направлению к тайге. Гул мотора стал слабее. Угрюмов сделал шаг вперед, внимательно следя за полетом. Снова рокот мотора. Романченок пронесся над ними, то убирая, то выпуская шасси. Из окон корпусов, со двора от станции махали шапками люди. Им был нипочем этот свирепый уральский мороз. Они радовались своей победе. Романченок стал снижать на указанную полосу аэродрома. Вот прикоснулись баллоны, взлетели радужные от солнца столбики снега. Машина остановилась. Романченок выпрыгнул и подошел к Дубенко, неуклюжий в своей одежде пилота.
— Все нормально, товарищи!
— Надеюсь, — облегченно сказал Шевкопляс, — теперь погрузим для энского флота? Так, Романченок? Так, Богдане?
— Так, Иван Иванович.
Романченок подошел, держа подмышки краги и шлем. Волосы его вспотели и от них шел пар.
— Теперь приходится за вами ухаживать, — Дубенко натянул шлем ему на голову, — простынете.
— Пустяки. Пошла первая машина.
— Благодарю вас, Романченок.
Романченок потряс руку Дубенко, потом поочереди Тургаеву, Рамодану, Данилину, мастерам, рабочим. Десятки заскорузлых рук потянулись к нему. Он радостно встряхивал их. Это его товарищи по борьбе, он понимает и разделяет их чувства. Виктория тоже высвободила руку из неуклюжей варежки и тихо сказала:
— Поздравляю.
— Спасибо, Виктория.
— Не так крепко, — вскрикнула она и подула на руку.
— Прошу прощения, не рассчитал, Виктория.
Она отошла от них.
Угрюмов приблизился к Дубенко, ласково поглядел на него и просто сказал:
— Поздравляю.
— Спасибо.
— Поздравляю тоже, — Кунгурцев вопросительно посмотрел на Дубенко, — но как с горняками? Вы обещали послать машину над поселком и шахтами.
— Я обещал сделать это между двумя сменами?
— Да.
— Будет сделано. Придется снова вам полетать, Романченок.
— Есть. Давно не ходил в воздух, скучаю. — Он обратился к борт-механику. — Левая нога чуть-чуть заедает. Может быть застыла смазка, смесь, а может быть нужно что-то ослабить.
— Будет все нормально, товарищ подполковник. — Борт-механик подошел к машине, унося с собой парашют Романченка.
Возле самолета копошились люди. Еле заметное струйчатое облачко колебалось над машиной. Она остывала. Хвост уже засахаривался инеем.
— Завтра дадим восемь, — сказал Дубенко, — а потом... Каждые сутки выпуск будет все расти и расти.
— Тогда начнется обыденная кропотливая жизнь, Богдан Петрович, — сказал Угрюмов.
— Обыденная и кропотливая, — повторил Дубенко, — не хочется говорить тривиально, но нам эти будни принесут праздник победы...
ГЛАВА XL
Перед ним последние письма Тимиша. Они пришли с Южного фронта. Родной Тимиш! Он сражается, отважный сын родины, он грустит о потерянном, но знает, что зажегся уже факел, осветивший будущее.
По земле Украины идут полки Красной Армии. Пусть там черно от пожарищ, пусть на земле тени виселиц, но впереди горит звезда освобождения. Она вспыхнула под Ростовом, Тихвином и, наконец, под Москвой. Теперь оттуда бегут вооруженные иноземцы, запятнавшие навеки свою солдатскую совесть и честь.
В наступление пошли наши войска и наши генералы. Среди них кавалерийский генерал Трунов — его гвардейские полки скачут навстречу победе. Он получил признание и славу. Командир Николай Трунов — хладнокровный полководец, выросший из озорных конных разведчиков гражданской войны. Его брат, Тимиш Трунов — один из миллионов бойцов. Письма его шли долго, виляя по незнакомой трассе и, наконец, дошли сюда, к Уральскому хребту, приютившему тысячи кузниц победы.
«Всего год назад ты был мирным человеком, Тимиш, — так начал свое письмо Дубенко, — ты занимался искусством. Придя из села в древний город Киев, расположенный на крутогорье, ты познал науки и радость творчества.
Помнишь, как ты приезжал к нам, как тянулся ты к нашей Танюше, как подсолнух к солнцу, и вечерами твое лицо освещалось радостью и ты подпевал чистым голосом любезные нашим сердцам песни родной Украины. Ты напевал песню грусти и тоски — «Взял бы я бандуру» или широкую и игривую — «Ой ще сонце не заходыло». И тогда нам представлялись бескрайние поля пшеницы и гречи, соломенные крыши хат, вишневые садочки, вербы у прудов и подсолнухи у тына.
Киев ты всегда называл трогательно — «мий дидуган». Помнишь, мы стояли на Владимирской горке, и казалось нам, сидит над рекой знаменитый дидуган-лирник, рокочут старинные думки, плывут по просторному Днепру «дубы» твоих и моих предков. Тогда же мы слышали прекрасную, хотя и сумную песню о кандальных, ждущих избавления. Вставали перед глазами нашими могучее Черное море, галеры с прикованными хлопцами-запорожцами, невольничьи рынки Каффы, Констанцы. Знали ли мы тогда, что снова придут на Украину месяцы страданий и мук?
Мы вспоминали отчаянную вольницу Хортицы, степи, видевшие стремительность удачливых всадников, поборников воинской славы во имя родины. Они завещали ответственность перед родной землей, нерушимость товарищеской дружбы. У бедер висели клинки, сработанные лучшими оружейниками, и на булатах, свитых из шести стальных полос и после откованных и закаленных по особому способу, чернели арабские письмена. Мы знали эти сабли. Они передавались из рода в род. От прадеда к деду, от деда к отцу, от отца к сыну торжественно передавалось это оружие — символ верности родной земле, символ гибели черного недруга.
И когда началась година испытаний, были вынуты из ножен сабли предков, безмолвно мы поклялись на них и стали побратимами. Так назывались в нашем запорожском славном войске братья по духу. Ты родной мне человек, как и родной мой товарищ и побратим по гражданской войне — твой брат Николай, как родной мне твой батько — могучий старик Максим Трунов, человек, повторивший свою славу. Я вторично познал новых своих побратимов — людей труда, моих соотечественников украинцев и уральцев, чьи подвиги не овеяны дымом сражений, но также велики и благородны...
Настало время, и миллионы наших мирных людей пошли по дорогам войны.
Враги, вначале опьяненные успехами, увидели сопротивляющийся, могучий народ. Все народы, объединенные под солнцем Ленина-Сталина, сплотились, поднялись против иноземцев.
«Черная смерть» — лепечут враги, пораженные грозным оружием, а мы благодарно зовем наших