Ограничение: когда я невнимателен, непослушен, следую советам Скармуса, а не доброго брата, когда не исполняю заданий и движений. Маска затягивается и едва ли не душит, специальные клапаны закрывают мне глаза, уши и нос, руки скованы цепью и вздёрнуты над головой. Резиновый костюм расстёгивается на спине, расходится, целый спектр ощущений вливается в него или сквозь него при помощи устройств, которых я не вижу. В какой-то момент пот начинает течь по моей спине, или, точнее, по крови и рубцам.
Всё вертится вокруг моего незнания. Я не могу сказать, что чувствую — удовольствие или боль, их так легко перепутать, находясь на искусственном удалении от собственной плоти. Глухие удары долетают до моих заблокированных ушей словно издалека, ощущения сначала вспышками пересекают мозг, потом притупляются, кожаная маска пахнет сыростью.
— Как поживаешь, брат? — спрашивает брат Йохансен. — Обрёл новое тело? — Новое тело у меня есть, дорогой брат, — говорю я. И натягиваю ремни. — Я изменился. Его палец медленно качается надо мной вперёд и назад. — Вижу, ты принимаешь меня за глупца, — говорит он. Короткий промельк через все пункты, день укладывается в одно мгновение, мой разум отделяется от тела, и гаснет свет. Я чувствую пальцы в своих волосах. «Ничему из этого нельзя верить, — говорит Скармус. — Не позволяй им отнять у тебя то, что ты есть». Косяк, притолока, косяк, — правой. Косяк, притолока, косяк, — левой. Каждый взмах рукавицы — замаскированный удар. Медленный поворот, нога поднимается. Мы ковыляем к следующей двери, Скармус льнёт к моей ноге. — Ты ещё не готов для Воскресения, — говорит брат Йохансен, доброжелательно склоняясь надо мной. «Ты никогда не будешь готов», — шепчет Скармус. Цепи натягиваются. Я чувствую, как мне оголяют спину. Сквозь тьму моей маски проникает тонкий лучик света. Я открываю рот, чтобы заговорить. Они уже освобождают мою челюсть. Я вспоминаю разрушенные тела и себя, обливающегося потом над ними, но как я разделял их на части, не помню. Я не похож ни на кого в мире. Он улыбается и ждёт, когда я заговорю. Я закрываю глаза. Он оттягивает мне веки и ждёт, ждёт. Наконец отпускает их и стягивает намордник так сильно, что начинают скрипеть и болеть зубы.
Скармус на миг оказывается впереди меня, и я чувствую, что моё тело снова стало моим. Он спотыкается, я руками в рукавицах хватаю его за голову, сдавливаю её и ударяю по ней своей головой в маске, одновременно вздёргивая его в воздух, чтобы потом опустить его черепом на своё колено в мягком наколеннике. Если бы не стесняющие меня оковы и подушки, он был бы мёртв. А так это похоже на неловкую возню. Я пытаюсь повернуть его голову в сторону так, чтобы раздался резкий щелчок, но мои рукавицы слегка пружинят, и его шея кряхтит, но не ломается. Тут возникает сумятица тел, Скармуса оттаскивают, чьи-то руки прижимают меня к полу, срывают маску, пригибают голову вниз. Я вижу мгновенный проблеск длинной иглы, чувствую, как она впивается в мой череп, прямо над глазом. — Ещё один дюйм, — говорит брат Йохансен. — Простой поворот запястья, брат, и ты уже не будешь иметь отношения ни к какому телу. Ты это выбираешь? Движением глаз я показываю, что нет, чувствую нажатие иглы. — Ты хочешь сказать, что мы потратили время впустую? — Он смотрит на меня долгим, лишённым выражения взглядом, игла продолжает давить, красная капля возникает в поле моего зрения. — Слишком поздно для полного выздоровления, — говорит брат Йохансен. — Твоё тело закоснело в своих привычках. Мы можем изменить его путь, но лишь слегка. Одно движение брата Йохансена, и я чувствую, как выскальзывает из меня игла, вижу, как она выбрызгивает кровь, убираясь. Рядом лежит Скармус, нижняя часть его лица вся в синих и чёрных пятнах. В кои-то веки он молчит. — Значит, Воскресение, — говорит брат Йохансен, пока кровь стекает мне в глаз. — Это всё, что мы можем сделать. Да простит нас Господь.
II
За те несколько секунд, на которые моё лицо освобождается от маски, я успеваю заметить в полированном потолке Жизни, что плоть над моим глазом почернела и распухла и стала похожа на второй глаз. В настоящем глазу всё плывёт и мутится. Несколько пробуждений спустя зрение в нём пропадает совсем, и на его месте начинает раскрываться огромный кулак смерти.
Мне дают обезболивающее, освобождают глазницу от глаза, откачивают гной и ошпаривают пустую глазницу начисто. Накачанный морфином Скармус что-то бубнит, его челюсть подвязана, и слов не разобрать.
«Я был прав», — вот что он хочет сказать, — я был прав во всём».
Он больше не пытается чинить мне препятствий, разве что словно нехотя. Мне разрешают свободно прикасаться к каждой двери, и наконец, опутанный цепями и проволокой, я вхожу в Воскресение.
Это простое помещение, комната, посреди которой горит низкий свет. Брат Йохансен уже там, ждёт, вытянувшись по стойке «смирно», в расшитом парчовом одеянии вместо обычной одежды.
Меня сажают. Фиксируют ремнями, голову закрепляют специальной скобой, которая заставляет меня смотреть на него.
— Вот начальные термины Воскресения, — говорит он. — Верхний подъём.
Дырочка.
Наконечник шнурка.
Ремешок.
Передок.
Он поднимает предмет, скрытый в его ладони. Подносит его к свету.
— Видишь здесь изгиб? — спрашивает брат Йохансен несколько сессий спустя, проводя пальцем вдоль бока. — Напряги воображение. Что оно тебе подсказывает?
«Они пытаются тебя изменить», — шепчет Скармус.
— На теле женщины, брат. Что он напоминает?
Он подносит предмет ближе, оглаживает его, держит прямо перед моим носом, описывает малейшие оттенки и складочки. Когда я закрываю глаза, брат Йохансен велит Скармусу открыть их, оба, отсутствующий и целый. Он касается туфли, ласкает её, шепчет, держа её у самого рта, так что она то запотевает от его дыхания, то снова начинает блестеть, переливаться в странном свете, будто грозя превратиться во что-то иное.
«Задник, шепчет он».
Отворот.
Пятка.
Каблук.
Когда я просыпаюсь, он уже здесь, склоняется надо мной, моя челюсть уже разомкнута.
— Принимаешь ли ты плоды своей новой веры? — спрашивает он.
— Что? — говорю я.
— Что? — отвечает он. Встаёт и отходит прочь. — Что? — повторяет он. — Что?
— Горло, — говорит кто-то за моей спиной.
— Язык, — говорит кто-то.
Он приглушает главный свет и исчезает где-то за моей спиной. Появляется квадрат света в мой рост высотой и падает передо мной на стену.
«Ты попал, — говорит Скармус. — Назад пути нет».
Светлый квадрат
— Как поживаешь, брат? — спрашивает брат Йохансен. — Обрёл новое тело? — Новое тело у меня есть, дорогой брат, — говорю я. И натягиваю ремни. — Я изменился. Его палец медленно качается надо мной вперёд и назад. — Вижу, ты принимаешь меня за глупца, — говорит он. Короткий промельк через все пункты, день укладывается в одно мгновение, мой разум отделяется от тела, и гаснет свет. Я чувствую пальцы в своих волосах. «Ничему из этого нельзя верить, — говорит Скармус. — Не позволяй им отнять у тебя то, что ты есть». Косяк, притолока, косяк, — правой. Косяк, притолока, косяк, — левой. Каждый взмах рукавицы — замаскированный удар. Медленный поворот, нога поднимается. Мы ковыляем к следующей двери, Скармус льнёт к моей ноге. — Ты ещё не готов для Воскресения, — говорит брат Йохансен, доброжелательно склоняясь надо мной. «Ты никогда не будешь готов», — шепчет Скармус. Цепи натягиваются. Я чувствую, как мне оголяют спину. Сквозь тьму моей маски проникает тонкий лучик света. Я открываю рот, чтобы заговорить. Они уже освобождают мою челюсть. Я вспоминаю разрушенные тела и себя, обливающегося потом над ними, но как я разделял их на части, не помню. Я не похож ни на кого в мире. Он улыбается и ждёт, когда я заговорю. Я закрываю глаза. Он оттягивает мне веки и ждёт, ждёт. Наконец отпускает их и стягивает намордник так сильно, что начинают скрипеть и болеть зубы.
Скармус на миг оказывается впереди меня, и я чувствую, что моё тело снова стало моим. Он спотыкается, я руками в рукавицах хватаю его за голову, сдавливаю её и ударяю по ней своей головой в маске, одновременно вздёргивая его в воздух, чтобы потом опустить его черепом на своё колено в мягком наколеннике. Если бы не стесняющие меня оковы и подушки, он был бы мёртв. А так это похоже на неловкую возню. Я пытаюсь повернуть его голову в сторону так, чтобы раздался резкий щелчок, но мои рукавицы слегка пружинят, и его шея кряхтит, но не ломается. Тут возникает сумятица тел, Скармуса оттаскивают, чьи-то руки прижимают меня к полу, срывают маску, пригибают голову вниз. Я вижу мгновенный проблеск длинной иглы, чувствую, как она впивается в мой череп, прямо над глазом. — Ещё один дюйм, — говорит брат Йохансен. — Простой поворот запястья, брат, и ты уже не будешь иметь отношения ни к какому телу. Ты это выбираешь? Движением глаз я показываю, что нет, чувствую нажатие иглы. — Ты хочешь сказать, что мы потратили время впустую? — Он смотрит на меня долгим, лишённым выражения взглядом, игла продолжает давить, красная капля возникает в поле моего зрения. — Слишком поздно для полного выздоровления, — говорит брат Йохансен. — Твоё тело закоснело в своих привычках. Мы можем изменить его путь, но лишь слегка. Одно движение брата Йохансена, и я чувствую, как выскальзывает из меня игла, вижу, как она выбрызгивает кровь, убираясь. Рядом лежит Скармус, нижняя часть его лица вся в синих и чёрных пятнах. В кои-то веки он молчит. — Значит, Воскресение, — говорит брат Йохансен, пока кровь стекает мне в глаз. — Это всё, что мы можем сделать. Да простит нас Господь.