Ежи Пильх Зуза, или Время воздержания Повесть

Я нашел эту рукопись в сильно поношенном левом лыжном ботинке; ботинок лежал на лестнице в доме на Хожей, между вторым и третьим этажом. Лифт не работал, я медленно, шаг за шагом, поднимался по ступенькам, а тут на тебе: находка! Рукопись в прямом смысле слова; написанные вечным пером буквы слегка выцвели, зато бумага — когда-то желтая — явно потемнела. Прочитав и немного подумав, я решил этот текст опубликовать. Конечно, любые совпадения — а кое-какие имеются — случайны. Название я меняю, хотя предложенный неизвестным автором заголовок «Рукопись, спрятанная в ботинке» звучит тоже неплохо.

Е. П.

1

Этого можно было ожидать: на старости лет я влюбился в сговорчивую двадцатилетнюю особу. Под сговорчивостью подразумевается готовность производить простейшие действия за деньги, то бишь блядство. Ко всему, о чем я рассказываю, вернее, пишу, нужно относиться либо с большим сомнением, либо с иронией. Что поделаешь: бумагомарание заслуживает иронии. Как и старость, и блядство; блядство, пожалуй, в наименьшей степени. А вот старость… хо-хо!.. старость это же сущий кладезь! Сперва ее нет, притом долго. А потом как нагрянет, и уже никуда не деться. Времени зря не тратит: аневризмы рвутся, лимфоузлы воспаляются в два счета. Зимы-лета проносятся мигом. Долго длится только молодость. Все остальное — вихрь. Говорят, любовь тоже заслуживает иронии. В моем варианте — наверняка.

Так или иначе, сочетание первого со вторым и второго с третьим (первое — старость, второе — продажность, третье — любовь) дает основание для иронии поистине убийственной.

Сомнение? Охотники всё подвергать сомнению, конечно, найдутся, всегда ведь под рукой фраза, задевающая нашу профессиональную гордость: «Есть вещи посильнее литературы» — например, язык, первозданный, недостижимый. О, напрочь заезженный, хотя по-прежнему весьма влиятельный дух повествования, упаси меня от соблазна пародии! Убереги перо от тяги моей родной речи к патетике и иронии! А еще всегда можно состряпать броскую (то есть неоспоримую) фразу: «Мужчина, влюбляющийся в продажную девчонку, хуже, чем женщина, влюбившаяся в записного обольстителя». Почему?! Почему мужчина хуже? Ах, великие либо всего лишь ловко скроенные афоризмы не нуждаются в комментариях. Существует международный кодекс, согласно которому такие, как я, вообще не должны считаться мужчинами. В любом случае, развязка может быть какой угодно.

В продажную двадцатилетнюю девчонку? Я? Влюбился? Мужик шестидесяти с гаком, рассказывающий про свой эмоциональный взлет… да это же позорище! Разумеется, каждый имеет право и т. д., и т. п. Каждый, но только не я. Постная старость, какой она всем представляется, в принципе запрещает мне секс в любой форме. Моя родина — край низинный и пуританский. Пуританский в разных смыслах. В период разделов^[1] — ох и цвело же здесь пуританство! А при немцах, а при коммунистах! От черных платьев в глазах рябило! Пуританин на пуританине сидел и пуританином погонял! Пуританин с пуританином братался!

И на этой пуританской равнине, по самому ее краю, тянется гряда гор невысоких и старых, где живет племя архипуританских пуритан, к коему я принадлежу. Мы всегда шагали в ногу с историей, всегда были ей послушны. Евангелисты обязаны любить власть, и точка. Гомулку или Герека^[2] мои земляки не особо любили, так как не были уверены, вправду ли наместническое правление от Бога, но то, что от них требовалось, исполняли. Поэтому — что при коммунистах, что не при коммунистах — народ в лютеранских краях всегда жил безбедно; жаль только, зажиточное это население было немногочисленным. Родителей моих проблема самоидентификации не сильно волновала: слишком молодые, чтобы стать ортодоксами, они даже не прочь были (конечно же, не порывая с Церковью) влиться в ряды среднего класса с его привилегиями; словом, жили ради того, чтобы приобрести мебельный гарнитур (диван-кровать плюс стенка), а со временем — автомобиль. Мечты осуществились. Не вдаваясь в подробности, скажу лишь, что вслед за автомобилем возникла необходимость построить дом в Висле^[3]. Родители приспособились легко: отец миром вещей, похоже, упивался, мать (как всегда, впрочем) была сдержаннее, я же… это все было не для меня.

До того как выплеснуть свои невеселые мысли на бумагу, что в подобных ситуациях помогает, было далеко. Кто я? Глас вопиющего в пустыне с известной целью — добиться снисхождения для старичья? Ладно уж, потрахайтесь еще, друзья! Совокупление — не пустяк! Некоторые этот процесс отождествляют с жизнью.

У меня нет права на любовь, даже замаскированную флером литературного вымысла. Но я влюбился! Простите, дорогие пуритане. Сказать так — не только ничего не сказать, но и солгать, навязать фальшивую тональность, впасть в фарисейство; хуже ошибки совершить нельзя.

Большинство моих пуритан поумирали, что хоть чуточку упрощает ситуацию. В нашей округе верховодит моя мать, ей без малого девяносто, она полна кипучей энергии и готова бороться за чистоту расы, вида и нравов. Это к ней после череды катастроф я отправился спасать тело и душу, это у нее поверяю бумаге свои мысли и запечатлеваю события. Моя в меру выстуженная комната отлично для такой цели подходит.

В свое время (лет пятнадцать назад) мать пропустила мимо ушей сообщение о моем разводе и с тех пор живет в страхе, что я привезу в Вислу особу, которая продаст или спалит дом, промотает остатки сбережений и на первом этаже в комнате с отдельным входом будет принимать мужчин. Предваряя дальнейший рассказ, скажу словами Священного Писания: есть «время обнимать и время воздерживаться от объятий»^[4]. Не из эротоманского бахвальства и не дешевого эффекта ради, а просто называя вещи своими именами, повторю еще раз: на старости лет я потерял голову из-за одной варшавской шлюхи. Потерял голову? Все потерял! Совсем свихнулся! Я на ней женился!

2

Ручаться не стану, но звали ее, скорее всего, Зуза. Придя в первый раз, она назвалась Соней, однако спустя час призналась, что ее настоящее имя Бэлла. Нате вам. Раздевалась Соня, а на поверку (кровь с молоком, гиалурон и силикон) Соня оказалась Бэллой. Я заплатил еще за два часа. Вечер удался, хотя начало ничего из ряда вон выходящего не предвещало. Имена редкие. Редкие и непременно двусложные, добавила она.

Когда я открыл дверь, она слегка попятилась, видно, в блондинистой головке мелькнуло: кру-го́м — марш! Думала, я моложе. Не беда, я и сам