Привезут груз при Васькине, он сразу кинет налево, сколько успеет, потом заступает на смену Малахов и… оформляет недостачу. Ценнейший человек.
— Женя, я зову? — не терпится Томину.
— Зови.
Малахов входит все такой же стеснительный, немного робеющий. Саковин мягко приглашает его взглянуть:
— Иван Степаныч, вот есть у нас одна фотография, — он кладет на стол снимок.
— Это вы, — изумленно смотрит Малахов на Томина.
— Вы и я.
— Загадка. Не встречались же, — округляет он наивные глаза.
— Но перед вами фотография, документ, — говорит Саковин. — Как вы можете это объяснить?
— Не знаю. А вы? — снова адресуется он к Томину.
— Я тоже забыл.
— Загадка. Улыбаюсь. Выгляжу хорошо, да?
— А вы часто фотографируетесь? — спрашивает Саковин.
— Нет. Зачем.
— Возможно, тогда вы вспомните… пусть не с этим товарищем, а еще с кем-то… но так же вот пожимаете руку… вас не фотографировали?
— Недавно. Для стенгазеты.
— С кем же?
— С Котей мы, — улыбается Малахов.
— Простите?
— С Васькиным, — объясняет Знаменский.
— Я в галстуке, — склоняет голову набок Малахов. Фотография интригует его. Он говорит о ней охотно.
— Поточнее не вспомните, когда именно вы фотографировались с Васькиным?
— Неделя. От силы — полторы.
— А по какому поводу?
— Выполнение соцобязательств. Вроде друг друга поздравляем.
— И помещена она в стенгазете?
— Нет еще. Скоро.
— Ну а кто вам предложил… кто сказал, что надо сняться?
— Котя. — И снова рука тянется потрогать фотографию, повернуть так и эдак. — Загадка! — смакует он.
— Иван Степаныч, фотограф был ваш, базовский?
— Нет. Приглашали. По трешке взял.
— Хорошо, с этим вопросом ясно, — подытоживает Саковин.
Знаменский поднимает палец, прося слова. Саковин кивает.
— Иван Степаныч, это вы привлекли Старухина для составления актов о недостачах?
— Я это.
— Но он же больной человек, подпишет что угодно.
— Нет, — встает Малахов на защиту Старухина. — Он когда как. Когда привлек, он в себе был. За три дома от базы. Скучает. Я и привлек. Без бюрократии. На свежем воздухе. Сиди, смотри. Чекушку поднесут. Но ребята портят. Нельзя ему много-то. Дяде Коле.
— Ясно, — говорит Саковин. И, видя, что Томин хочет спросить. — Давай.
— Что делает у вас на базе Викулов?
— Он бригадир. Над грузчиками.
— И все?
— Ну… Голова, вообще-то. Мозги в спецовке. Чего надо умное — к нему. Большой человек был. Юрист. Так и зовем. За справедливость пострадал, — переживает он за Викулова. — С горы — да к нам. Так человек пострадал! Страшное дело!
— Можно я про основное? — спрашивает Знаменский.
— Пожалуй… — соглашается Саковин.
Знаменский подходит к Малахову, садится рядом, дружески кладет руку на колено.
— Иван Степаныч, вы ведь добрый человек, это видно. Скажите, за что вы меня старались в тюрьму посадить?
Малахов очень расстраивается:
— Не старался! Что вы! Да боже мой!
— Но ведь мне за получение взятки полагается тюрьма. А вы мне эту взятку на книжку перевели. Перевели ведь?
— Перевел… — шепчет Малахов.
— Зачем? Я вас просил? Намекал? Был хоть какой-то разговор — мол, мне от вас что-то надо?
— Не было.
— Как же вам в голову пришла такая мысль?
— Это нет… — со стоном говорит Малахов, — не могу сказать!
— А номер сберкассы и счета вам тоже Котя продиктовал?
— Это юрист.
— Как он узнал номер счета? — вмешивается Саковин.
— Не знаю.
— Примерно тогда я брал зарплату. Кто-то мог просто стоять за плечом, — предполагает Знаменский.
— Все деньги ваши? — спрашивает Саковин.
— Половина.
Малахову стыдно, мучительно. Пал Палычу уже откровенно жаль его, а что поделаешь? Надо спрашивать.
— Тот, кто… вас надоумил, он объяснил, за что платить?
— Да вот те вагоны. Три вагона-то. Пропавшие. Говорит, неприятности будут. Полагается, говорит. Все берут. — Малахов вскидывает на Пал Палыча ясные глаза и спрашивает по-детски: — Нет? — И, прочтя на лице Знаменского ответ, отчаивается. — Ошибся. Не хотел плохого… Говорит, давай скинемся. Человек на одну зарплату живет. Жалко стало. Я и принес.
Воцаряется молчание. Томин давится подступающим смехом.
— Нам понятно, с кем вы скидывались, — говорит Саковин, — но, может, все-таки назовете имя?
— Что хотите! Не могу!
— Ну, хорошо, оставим… Вы знакомы с Шишкиным? — помолчав, продолжает Саковин.
— С рынка. Не люблю его.
— А откуда вы его знаете?
— Ходит к нам.
— Не слышали: был случай — он пять суток отсидел? — вставляет Томин.
— Слышал. Ох, злился! Ох, разорялся! — с переменой темы Малахов оживает. — Погоны, говорит, сниму! С опера того. Который посадил. Голым, говорит, в Африку пущу!
— Мерси, — фыркает Томин.
Малахов не замечает:
— Он такой. Если заведется. Азартный. Все просадит, чтобы по его!
— А почему вы его не любите? — интересуется Саковин.
— Ну… между нами. Боюсь за Котю. Плохо влияет.
— Ой, Малахов! — не выдерживает Знаменский. — Восьмое чудо света!
— Зачем? — Малахов готов, пожалуй, обидеться.
— Да я не в насмешку, Иван Степаныч.
Саковин забирает «бразды правления»:
— Есть одна неясность. Ну рассердился, Шишкин, как вы выражаетесь, на опера. Решил отомстить, так?
— Так.
— Ну а Знаменского-то почему вместе припутали?
— Не понял?
Саковин в раздумье чешет подбородок и заходит с другой стороны:
— Не было слухов, что вместе с «опером» еще кого-то… в Африку?
— Это похоже. Опера сначала по бабьей линии хотели. Застукать — и жене. Или на выпивке. Чтобы начальству. Потом юрист говорит: лучше сделаем. Обоих в один мешок.
— Про кого? — «обоих»?
— Не знаю. Больше не знаю.
Саковин вздыхает, обводит всех глазами.
— Ну что, товарищи?
Томин поднимается.
— Я бы считал, пора кончать.
— Ох, Иван Степаныч, — встает и Знаменский. — Прибавили вы нам седых волос…
— Пал Палыч! — душевно говорит Малахов. — Я ведь предупреждал. Сразу же. Помните, говорил? Поостерегитесь, мол. Мафия. Империя. Не остереглись вы… И мам-Тоне небось неприятности.
ЛитВек: бестселлеры месяца
