каких хороших ребят там встретили! Из самых разных стран, даже японцев. А как деньги кончались, шли помогать крестьянам на поле. Тут уж обязательно накормят, а иногда и с собой чего-нибудь дадут. В общем, жизнь прекрасна!
На ней были сильно вылинявшие джинсы, а все имущество — небольшая сумочка через плечо.
— Да, а темноты-то я больше не боюсь, — сказала она смеясь.
— Поехали со мной домой, — предложил я, когда собрался уходить.
— И не подумаю. Лучше ты оставайся с нами! Представляю, что сказали бы обо всем этом мои родители!
Дома я ничего не рассказал про Бербель, но вскоре в Оберкратценбахе распространился слух, что она болтается во Франкфурте. Ведь и другие ее там видели, не один я. Несколько ребят из нашего бывшего класса даже нарочно туда съездили — из любопытства. Но она, видно, сообразила, в чем дело, и перестала появляться на площади с фонтаном.
Год спустя ее родителям позвонили из Франкфурта и сообщили, что Бербель получила травму во время демонстрации против войны во Вьетнаме. Звонили не от Бербель, а из полиции и дали телефон больницы, где она лежит. Родители поехали туда — хотели забрать ее домой.
— Допрыгалась, — сказал ее отец моему отцу перед отъездом. — Перелом голени и сотрясение мозга! И что этой девчонке понадобилось на демонстрации? Хватит и того, что парни неизвестно зачем скандалят на улицах! Нам-то что до этой войны во Вьетнаме? Пусть себе расшибут друг дружке головы на том краю света, если им это нравится!
Но домой они возвратились без Бербель.
— Она все еще не вошла в разум, — жаловалась фрау Моленбахер каждому, кто хотел ее слушать.
Мне понравилось, что Бербель оказалась такой стойкой. Ведь ее отец — человек крутой, у нас тут все перед ним пасуют.
Некоторое время спустя я еще раз встретил Бербель во Франкфурте, когда был там с автобусной экскурсией от нашей профшколы. Мы осматривали одно предприятие, а после были в Ботаническом саду. Потом гуляли по городу. Вот тут-то я ее и увидел. Мы как раз разглядывали дома в центре, и вдруг я вижу: она стоит на остановке — ждет трамвая. Чистая случайность. Я окликнул ее, помахал рукой, и она подошла к нам. Двое ребят, с которыми я шел, были не из нашего класса. Они смущенно усмехнулись и пошли дальше. Конечно, они все знали про Бербель. Да и кто в Оберкратценбахе о ней не знал?
— Встретимся возле автобуса! — крикнул мне один из них, обернувшись.
Мне было немного неловко перед ними, но ведь не мог же я просто так взять да уйти от Бербель. Она пропустила свой трамвай, и мы пошли с ней на берег Майна. Сели там на скамейку. Она рассказала мне, что нога у нее уже совсем зажила. Скоро полгода, как она учится в медучилище, а по вечерам работает кассиршей в закусочной.
— Знаешь, — сказала она, — было отлично тогда — среди хиппи! А наш поход пешком во Францию! Но нельзя же вечно оставаться хиппи. В сорок лет хиппи и в пятьдесят — все еще хиппи, — это уже просто смех. Надо когда-нибудь научиться и на хлеб зарабатывать. Да и вообще, надоело, что мне все другие помогают. А ведь я так хотела стать медсестрой! Устаю, конечно: днем — медучилище, вечером — ишачишь в кассе. Но ведь надо же на что-нибудь жить. И все-таки здорово! Через годик-другой я добьюсь своего, и притом безо всякой помощи родителей!
Честно говоря, она мне на этот раз очень понравилась. Когда я сравнил себя с ней, то показался сам себе малым дитем, уцепившимся за мамкину юбку.
— Но неужели тебе тут не одиноко? Без родных, без друзей… Одна в чужом городе…
— Сначала, когда я рассталась с хиппи, иногда прямо реветь хотелось! Но теперь у нас неплохая компания: две мои сокурсницы по медучилищу — одна японка, другая из Берлина — и еще студент медицинского института. Это он мне все про Вьетнам растолковал — что там творится. Он негр из Уганды.
— Негр? — переспросил я с изумлением. — Негр — и в таких вещах разбирается?
Теперь уж Бербель поглядела на меня с изумлением. А потом как расхохочется:
— Еще как разбирается! Куда лучше, чем наши там, в Оберкратценбахе.
— А вам вслед не глядят, когда вы такой компанией погулять выходите? — спросил я.
— Бывает, — ответила Бербель. — В городе ведь тоже встречаются еще типы из прошлых времен. Да нам-то до них какое дело! А еще у нас, между прочим, есть один парень — слесарь по ремонту, как ты. Ему тоже нелегко приходится: весь день работает, а после работы в вечернем институте. Хочет стать инженером. И добьется своего, это уж точно. Такой упрямый. Вообще мировой парень. Они вместе комнату снимают со студентом-медиком. Мы у них там часто все собираемся. А по воскресеньям иногда уезжаем в лес или на реку — поплавать. А в субботу и на танцы иной раз ходим. Хозяйка комнаты — добрая. Не сердится, даже когда мы спорим до полуночи или пластинки ставим. И уже несколько раз мы все вместе выходили на демонстрацию. А когда я в больнице лежала, они знаешь как обо мне заботились!
— Механик по ремонту, наверно, твой близкий друг? — спросил я. — Или, может, жених?
— Да перестань ты! — вспылила Бербель. — Я пока еще замуж не собираюсь! Сперва надо стать медсестрой. Куда мне спешить?
— Да, времени у тебя вагон, — сказал я с неожиданным чувством облегчения.
— Послушай-ка, — вдруг перебила она меня. — А что, если тебе тоже туда поступить?
— Мне? Куда? Ты о чем? — пробормотал я растерянно.
— Рихард! Старина! — Она вскочила, хлопнула меня по плечу. — Ведь котелок-то у тебя варит! Хочешь стать инженером?
— Инженером? — переспросил я, слегка опешив. Я постарался представить себя в этой роли, но ничего не получалось. — Не знаю, — ответил я наконец. — Вообще-то неплохо бы, конечно. А что люди скажут? В Оберкратценбахе такого еще не бывало…
— А Герберт? А Курт?
— Это дело другое. У Герберта отец учитель, а у отца Курта своя бензоколонка. Он деньги лопатой гребет. А мой на заводе вкалывает, и в кармане у него пусто.
— Да при чем тут твой отец? — опять перебила Бербель. — Речь не о нем, а о тебе! Надо бы тебе влепить разок, чтоб ты очухался! Ты что же, собираешься весь век прожить слесарем, хотя мог бы куда больше успеть — смекалки-то хватает. Еще чуть-чуть — и одеревенеешь, как старая редиска! Засосет тебя наше родное болото. Кроме Оберкратценбаха, и знать ничего не захочешь. Выбирайся, пока не поздно! Ну кто тебя удержит? Родители, что ли? И они не заставят. Сам строй свою жизнь!
Ну, в общем, верьте не верьте, но проповедь ее крепко засела у меня в башке, и только я получил диплом слесаря, как тут же укатил во Франкфурт. Работаю в мастерской, учусь на вечернем. А с родителями даже особых трудностей не было,
— Да, а темноты-то я больше не боюсь, — сказала она смеясь.
— Поехали со мной домой, — предложил я, когда собрался уходить.
— И не подумаю. Лучше ты оставайся с нами! Представляю, что сказали бы обо всем этом мои родители!
Дома я ничего не рассказал про Бербель, но вскоре в Оберкратценбахе распространился слух, что она болтается во Франкфурте. Ведь и другие ее там видели, не один я. Несколько ребят из нашего бывшего класса даже нарочно туда съездили — из любопытства. Но она, видно, сообразила, в чем дело, и перестала появляться на площади с фонтаном.
Год спустя ее родителям позвонили из Франкфурта и сообщили, что Бербель получила травму во время демонстрации против войны во Вьетнаме. Звонили не от Бербель, а из полиции и дали телефон больницы, где она лежит. Родители поехали туда — хотели забрать ее домой.
— Допрыгалась, — сказал ее отец моему отцу перед отъездом. — Перелом голени и сотрясение мозга! И что этой девчонке понадобилось на демонстрации? Хватит и того, что парни неизвестно зачем скандалят на улицах! Нам-то что до этой войны во Вьетнаме? Пусть себе расшибут друг дружке головы на том краю света, если им это нравится!
Но домой они возвратились без Бербель.
— Она все еще не вошла в разум, — жаловалась фрау Моленбахер каждому, кто хотел ее слушать.
Мне понравилось, что Бербель оказалась такой стойкой. Ведь ее отец — человек крутой, у нас тут все перед ним пасуют.
Некоторое время спустя я еще раз встретил Бербель во Франкфурте, когда был там с автобусной экскурсией от нашей профшколы. Мы осматривали одно предприятие, а после были в Ботаническом саду. Потом гуляли по городу. Вот тут-то я ее и увидел. Мы как раз разглядывали дома в центре, и вдруг я вижу: она стоит на остановке — ждет трамвая. Чистая случайность. Я окликнул ее, помахал рукой, и она подошла к нам. Двое ребят, с которыми я шел, были не из нашего класса. Они смущенно усмехнулись и пошли дальше. Конечно, они все знали про Бербель. Да и кто в Оберкратценбахе о ней не знал?
— Встретимся возле автобуса! — крикнул мне один из них, обернувшись.
Мне было немного неловко перед ними, но ведь не мог же я просто так взять да уйти от Бербель. Она пропустила свой трамвай, и мы пошли с ней на берег Майна. Сели там на скамейку. Она рассказала мне, что нога у нее уже совсем зажила. Скоро полгода, как она учится в медучилище, а по вечерам работает кассиршей в закусочной.
— Знаешь, — сказала она, — было отлично тогда — среди хиппи! А наш поход пешком во Францию! Но нельзя же вечно оставаться хиппи. В сорок лет хиппи и в пятьдесят — все еще хиппи, — это уже просто смех. Надо когда-нибудь научиться и на хлеб зарабатывать. Да и вообще, надоело, что мне все другие помогают. А ведь я так хотела стать медсестрой! Устаю, конечно: днем — медучилище, вечером — ишачишь в кассе. Но ведь надо же на что-нибудь жить. И все-таки здорово! Через годик-другой я добьюсь своего, и притом безо всякой помощи родителей!
Честно говоря, она мне на этот раз очень понравилась. Когда я сравнил себя с ней, то показался сам себе малым дитем, уцепившимся за мамкину юбку.
— Но неужели тебе тут не одиноко? Без родных, без друзей… Одна в чужом городе…
— Сначала, когда я рассталась с хиппи, иногда прямо реветь хотелось! Но теперь у нас неплохая компания: две мои сокурсницы по медучилищу — одна японка, другая из Берлина — и еще студент медицинского института. Это он мне все про Вьетнам растолковал — что там творится. Он негр из Уганды.
— Негр? — переспросил я с изумлением. — Негр — и в таких вещах разбирается?
Теперь уж Бербель поглядела на меня с изумлением. А потом как расхохочется:
— Еще как разбирается! Куда лучше, чем наши там, в Оберкратценбахе.
— А вам вслед не глядят, когда вы такой компанией погулять выходите? — спросил я.
— Бывает, — ответила Бербель. — В городе ведь тоже встречаются еще типы из прошлых времен. Да нам-то до них какое дело! А еще у нас, между прочим, есть один парень — слесарь по ремонту, как ты. Ему тоже нелегко приходится: весь день работает, а после работы в вечернем институте. Хочет стать инженером. И добьется своего, это уж точно. Такой упрямый. Вообще мировой парень. Они вместе комнату снимают со студентом-медиком. Мы у них там часто все собираемся. А по воскресеньям иногда уезжаем в лес или на реку — поплавать. А в субботу и на танцы иной раз ходим. Хозяйка комнаты — добрая. Не сердится, даже когда мы спорим до полуночи или пластинки ставим. И уже несколько раз мы все вместе выходили на демонстрацию. А когда я в больнице лежала, они знаешь как обо мне заботились!
— Механик по ремонту, наверно, твой близкий друг? — спросил я. — Или, может, жених?
— Да перестань ты! — вспылила Бербель. — Я пока еще замуж не собираюсь! Сперва надо стать медсестрой. Куда мне спешить?
— Да, времени у тебя вагон, — сказал я с неожиданным чувством облегчения.
— Послушай-ка, — вдруг перебила она меня. — А что, если тебе тоже туда поступить?
— Мне? Куда? Ты о чем? — пробормотал я растерянно.
— Рихард! Старина! — Она вскочила, хлопнула меня по плечу. — Ведь котелок-то у тебя варит! Хочешь стать инженером?
— Инженером? — переспросил я, слегка опешив. Я постарался представить себя в этой роли, но ничего не получалось. — Не знаю, — ответил я наконец. — Вообще-то неплохо бы, конечно. А что люди скажут? В Оберкратценбахе такого еще не бывало…
— А Герберт? А Курт?
— Это дело другое. У Герберта отец учитель, а у отца Курта своя бензоколонка. Он деньги лопатой гребет. А мой на заводе вкалывает, и в кармане у него пусто.
— Да при чем тут твой отец? — опять перебила Бербель. — Речь не о нем, а о тебе! Надо бы тебе влепить разок, чтоб ты очухался! Ты что же, собираешься весь век прожить слесарем, хотя мог бы куда больше успеть — смекалки-то хватает. Еще чуть-чуть — и одеревенеешь, как старая редиска! Засосет тебя наше родное болото. Кроме Оберкратценбаха, и знать ничего не захочешь. Выбирайся, пока не поздно! Ну кто тебя удержит? Родители, что ли? И они не заставят. Сам строй свою жизнь!
Ну, в общем, верьте не верьте, но проповедь ее крепко засела у меня в башке, и только я получил диплом слесаря, как тут же укатил во Франкфурт. Работаю в мастерской, учусь на вечернем. А с родителями даже особых трудностей не было,