кикиморушки! Ан, нас и опять много!

— Бабанька, а и где ты травку-то взяла, а? Мы ж всю запарили?

— К сеструньке на Самохинские болота посылала, где ж. Лешенька сходил, поворчал, поворчал, а все ж таки сходил. — Нетопырь совсем ополоумел, слышь-нет? Клюку мою уволок, ступу чуть не разбил! Над городом летать удумал, ну, бес, ну, пралик его изломай! Уж я смеялась, как мне Лешенька газетку «Труд» подсунул… Ой, не могу, Улитк! Они там про «НЛО» какое-то удумали! Охти мне… Мол, с космоса это… Ну я его, Нетопыря, потом и ругала-корила! Ничего, девонька, ничего! Станем скоро по ягоды ходить, песни петь, плясать. Да… А от людей беда. По неразумению мир в великую трату вгоняют. Чего не поймут, на то кидаются, портить норовят… Нет чтобы поверить, есть — и все. Так пощупать, разобрать хочется, а для того голову иметь надо. Сук-то для чего под собой рубить? Ин реки вспять удумали повернуть. Потом что? Не сей момент, а через двести лет, через триста? Это ж мор великий настанет! Не пришел, нет, не пришел срок с ними «Мудрой книгой» делиться…

— Бабанька, у них своя есть, «Красная книга» называется.

— Вот я тебе, срамница! Не моги слово мерзопакостное говорить! Ее надо «Поминальной» звать! Тьфу! Это мыслимо ли! В заслугу себе таку пакость сотворить! Сничтожить сперва, потом, значица, пересчет сничтоженному вести! Да за одну ее можно… Слышь, девонька, Демид-убивец сюда бредет!

— Страшно мне, бабанька, ой, боюсь его!

— Не боись, девонька, не голоси, не надоть. Наперерез, навстречь ему пойду. Лешеньку возьму, он шутковать горазд. Ничё, пусть промнется, а то все бока отлежал. И слушай-ка, чего скажу тебе… Случай что, так ты на Площихинские болота народец выводи, поняла? К дальней моей сеструньке, она добрая, мы с ней, как два яичка от одной курочки. Здесь без меня…

— Бабанька, не ходи, боюсь я!

— Цыть, куга зеленая! Дай молвлю! Здесь без меня не живите, вас людишки потравят, недаром энти, еологи, ковырялись тут, чую — примутся они за нас. А Мария твоя родит, я в «Книге» видала. Хорошую девульку родит, а назовут по тебе, Улитой. Пойду-ка я, еще Лешеньку будить надо…

Ягушка остановилась, раздумывая…

— А и то, Нетопыря-ирода возьму, пусть у Демида-убивца перед глазами поскачет, попревращается, а то скушно ему, а? Ну, фулиган-то, ну, охальник!

— Не усну я, бабанька, тебя ждать буду.

— А и жди. Приду, мы отвару попьем, продрогну по холоду! Жди…

Снег густо валит. Руку протянутую не видать! Демид в пелену снега вглядывается — нет тропы! Замаячило что-то впереди. Демид с плеча ружье дернул, курками щелк-щелк! Вдруг виски заломило, спасу нет, Демид остановился, головой трясет, трудно вперед всматривается.

«Направо… направо» — в мозгу четко так. Демид удивленно к себе прислушался — это еще что?

Словно командует им кто. Ну что ж, направо — так направо. Может, и есть он, болотный бог-куличок? Укажет дорогу правильную, хотя Демид и сам не промах, здешние места хорошо высмотрел.

Впереди огни замерцали. Это не «человечий огонь», знает Демид, это газ светится. И зимой кое-где не мерзнет проклятое болото. В таком огне холод, тепла в нем и не бывает, одна видимость.

«Иди, Демид-убивец, иди. Куда ни свернешь, а все равно тебе гибель выйдет! Будя, потоптал землю-матушку, натерпелась она от тебя кровавого…» — в самой середке головы голос возник. Встал Демид и замер, в кочку врос. Слушает:

— Куда ни пойдешь, никуда не придешь… Вокруг человеки, а ты хуже слизняка, мокрицы гаже! Одно слово — гнида…

«С ума схожу!» — похолодел Демид.

— Угу-угу! Ах-ох… Гад, гад, жаба, жаба!

Прямо перед ним мерзкая рожа из снега выставилась. Вытаивает из пелены, отчетливее делается — лоб тыквой желтой, один глаз маленький — углем горит, другой, большой и тусклый, светит косо и белком наружу лезет. Рот кривой, из него язык раздвоенный шевелится…

Демид, не целясь, навскид, по мерзкому с двух стволов — трах!

Разнесла волчья дробь оборотня вдребезги. Залопотало эхо, унеслось вскачь по болоту… Ан, глянь! Вместо него гриб-поганка качается, а под грибом труп. Пухнет тело, на глазах зеленеет, руки-ноги во все стороны тянутся…

Закричал Демид, глаза зажмурил, упал на колени. Открыл глаза, а гриба нет! Стон долгий в воздухе повис! Призрачно, тихо стало! Мимо Демида скот пошел. Коровы, бараны, овцы, свиньи — все одного зелено-желтого цвета. И у каждой твари в боку Демидов нож торчит. Уханье отовсюду, скрежет зубовный. И тишина.

И стала ночь. Светят сверху колючие звезды, ничего не высвечивают, хоть и по плошке каждая. Зарница играет далеко-далеко. Страшно…

Вскочил Демид, бросил ружье, рюкзак, бежать! Скорей бежать!

Скользнули у Демида ноги, бросило его вбок и… по пояс в трясине оказался. Тянет Демид руки, пальцами за кочки цепляется… Чвах, чвах! Это болото его всасывает. Дергается Демид, никак — ни туда, ни сюда! Смерть пришла. В небо налитые кровяной мутью глаза выставил, визжит тоненько, гадко, холода воды не чувствует, один ужас виски разламывает…

Булькнуло — большой пузырь вспух и лопнул, тяжелый дух пошел — это Демидова душа гнилая не к небу, а в стороны, по трясине растеклась. Только и всплыло, что бумажка рублевая из телогрейки да клок бумаги папиросной. И все.

Месяц прошел, а может, три… Полгода, скажете? Так и оставим.

Только уже тепло стало.

Спирька с Марией у края болота стоят.

— Смотри, Мария! — Спирька на болото показывает.

Плывут по болоту огни! Прямо цветы распускаются, тают и вновь из темноту завязываются… Хитрые кольца вьют, манят, переливаются узорами затейливыми.

— Спирь, может, Улитушка знак подает?

— Кто знает?! Поди, пришла бы, если что. Сама пришла бы… Тятьку с мамкой проведовать. Ты-то не замерзла? Простудишь пузо-то, смотри, едрена-матрена!

— Сон видела, будто Улитушка в окно голову просунула, волосы копенкой эдак, и говорит, мол, ты, мамка, рожай, ребятенок здоровенький будет, живенький. Верить сну-то, Спирь?

— Отзынь, дура-баба, отзынь, кому тебе говорю! Как не верить-то? Ты ей не смей не верить — она ЗНАЕТ, поняла! Эк тебя разнесло-то не на двойню?

— Дурак, ой, дурак ты у меня, Спирька! — Мария ласково к мужу льнет.

Цветут огни на болоте. Горят цветы…