теплым и влажным — в общем, таким, какой обычно дует месяцем-двумя позже.
Кое-кто утверждал, что тот день выдался по-настоящему жарким. Правда, большинство не соглашались — нет, не с тем, будто он такой уж погожий и теплый, — просто им никак не верилось, что было и вправду жарко. А у некоторых вообще не оказалось на сей счет никакого собственного суждения.
На прогулку в сторону порта Анна Дэбаред отправилась лишь день спустя. Добралась она туда чуть позже обычного. Едва завидев ее издалека, еще за молом, Шовен вошел в кафе и принялся ждать. Она была одна, без сынишки.
Анна Дэбаред вошла в кафе как раз в тот момент, когда солнце особенно долго не скрывалось за облаками. Хозяйка даже не подняла на нее глаз, продолжая заниматься в полутьме прилавка своим красным вязаньем. Оно уже заметно прибавилось. Анна Дэбаред подошла к Шовену, он сидел все за тем же столиком, в самой глубине зала. Лицо Шовена казалось заросшим, будто он не брился со вчерашнего дня. Лицо Анны Дэбаред тоже казалось не таким ухоженным, каким прежде — ее стараниями — выглядело всякий раз, когда она собиралась показаться на людях. Но, конечно, ни один из них даже не заметил этих перемен.
— Сегодня вы одна, — произнес Шовен.
Она молча подтвердила этот очевидный факт, выдержав долгую паузу, попытавшись уклониться от прямого ответа, все еще удивленная, что это ей так и не удалось.
— Да, одна.
Дабы уйти от удушающей простоты этого признания, она отвернулась к двери, глянула в сторону моря. К югу от города жужжали литейные заводы Побережья. А в порту тем временем, как обычно, разгружали песок и уголь.
— Какая прекрасная погода, — заметила она. Точно тем же движением Шовен повернул голову в сторону двери, невидящим взглядом глянул на небо, оценил погоду, что стояла в тот день в городе.
— Вот уж никогда бы не подумал, что это наступит так скоро.
Хозяйка — слишком уж затянулась пауза — обернулась, включила радио, без всякой неприязни, пожалуй, скорее даже с какой-то благожелательностью соучастницы. Где-то далеко-далеко, в каком-то заграничном городе, пела женщина. Анна Дэбаред первой приблизилась к Шовену.
— С этой недели я уже больше не буду водить своего малыша на уроки музыки к мадемуазель Жиро. Мне пришлось согласиться, теперь вместо меня это будут делать другие.
Маленькими глотками она допила свое вино. Бокал ее был пуст. Шовен позабыл заказать еще.
— Что ж, может, это и к лучшему, — заметил он.
В кафе вошел посетитель, праздношатающийся, от нечего делать, одинокий, совсем одинокий, и тоже заказал вина. Хозяйка подала ему, потом, не дожидаясь заказа, вышла и обслужила двоих посетителей, сидевших в зале. Те тут же выпили, одновременно, не сказав ей ни слова. Потом как-то торопливо заговорила Анна Дэбаред.
— В последний раз, — призналась она, — меня стошнило этим вином. Я ведь пью совсем недавно, всего несколько дней…
— Теперь это уже не имеет никакого значения.
— Ах, прошу вас… — взмолилась она.
— В сущности, все дело в том, будем ли мы разговаривать или так ничего и не скажем друг другу, — вам решать.
Она обвела взглядом кафе, потом его — все заведение и его, — моля о помощи, которая так и не пришла.
— Меня и раньше часто тошнило, но совсем по другим причинам. Понимаете, всегда совсем-совсем по другим… Но пить столько вина сразу, прямо залпом, и так быстро — к этому я совсем не привыкла. Ах, как меня рвало, если бы вы только знали… Просто никак не могла остановиться, думала, уже никогда не остановлюсь, а потом вдруг все сразу кончилось, все вышло наружу, больше уже не могла, как ни старалась. Может, мне бы и еще хотелось, но одного желания было уже недостаточно, вот и все…
Шовен облокотился на стол, обхватил руками голову.
— Если бы вы знали, как же я устал…
Анна Дэбаред наполнила его бокал, протянула ему. Шовен не противился.
— Я могу и помолчать, — извинилась она.
— Да нет, что вы, зачем же…
Он положил руку на стол, рядом с ее рукой, в пятно тени, отбрасываемой его телом.
— Ворота парка были заперты на замок, как обычно. Было так тепло, только легкий-легкий ветерок. Окна на первом этаже ярко освещены.
Хозяйка отложила в сторону красное вязанье, ополоснула бокалы и впервые за все время не забеспокоилась, долго ли они еще задержатся. Близился час закрытия заведения.
— У нас осталось не так много времени, — напомнил Шовен.
Солнце уже клонилось к закату. Он следил глазами за его отражением, которое как-то медленно, будто дикий зверь, кралось по задней стене зала.
— Ах, этот малыш, — произнесла Анна Дэбаред, — я ведь не успела рассказать вам, что…
— Знаю, — перебил ее Шовен.
Анна убрала руку со стола, долго разглядывала руку Шовена: дрожащая, она оставалась лежать на прежнем месте. И не смогла сдержать стона — тихий, жалобный, заглушаемый звуками радио, он был слышен только ей одной.
— Знаете, — пробормотала она, — иногда мне кажется, будто я его выдумала…
— Я знаю, я уже все знаю про этого вашего малыша, — резко оборвал ее Шовен.
Анна Дэбаред снова вздохнула, на сей раз громче. И опять положила руку на стол. Он проследил глазами за ее движением, с трудом приподнял свою руку, она была тяжелая, будто свинцом налита, и ею накрыл ее руку. Руки их были холодны, как лед, так холодны, что прикосновение казалось совсем призрачным, будто воображаемым — оба хотели, чтобы это наконец произошло, ведь рано или поздно оно все равно должно было случиться, иначе и быть не могло. Руки неподвижно застыли в этой скорбной позе. Но жалобные стоны Анны Дэбаред замолкли.
— Ну, в последний раз, — взмолилась она, — пожалуйста, расскажите мне что-нибудь еще.
Шовен заколебался — глаза устремлены куда-то вдаль, прикованы к задней стене кафе, — потом наконец решился произнести, будто вспоминая:
— Никогда прежде, покуда он не встретил ее, ему и в голову не приходило, что настанет день, когда у него возникнет подобное желание.
— И она сразу согласилась, со всем?
— Не просто согласилась, она была счастлива.
Анна Дэбаред подняла на Шовена отсутствующий взгляд. Голос ее сделался каким-то тоненьким, почти ребячьим.
— Мне так необходимо хоть чуточку понять, отчего она была так счастлива?
Шовен не смотрел на нее. Голос его звучал ровно, неторопливо, без всякого выражения, это был голос глухого.
— Какой смысл пытаться все понять? Ведь есть в жизни вещи, которые понять невозможно.
— Выходит, есть такие вещи, которые надо принимать такими, какие они есть, даже не пытаясь понять?
— Думаю, что так…
Лицо Анны Дэбаред потускнело, стало каким-то бессмысленным. Губы