пьедестала пиит — стола? Ведь сколько раз, бывало, устав черкать, я выходил из дома, и скоро слово нужное, влекомо ко мне немой командою, стремглав слетало с ветки прямо на рукав».

Да, конечно, тут и вступает в игру вдохновение. Из слов, которые я, за пятьдесят примерно лет сочинительства, по разным причинам соединял, а после отбрасывал, к нынешнему времени можно было б составить в Царстве Отверженных (туманная, но в целом не столь уж и невероятная страна к северу ниоткуда) гигантскую библиотеку вымаранных фраз, лишь с одной отличающей и объединяющей их чертой — ожиданием милости вдохновения.

Не диво, стало быть, если писатель, который не боится признаться, что знавал вдохновение, и способен легко отличить его от пустой пены припадка, как и от избитого утешения «нужным словом», ищет яркий след этой услады в произведениях собратьев. Молния вдохновения поражает всегда одинаково: ты замечаешь отблеск ее в том или этом отрывке великого текста, будь то строки утонченной поэзии, или пассаж Джойса либо Толстого, или фраза в рассказе, или прилив гениальности в работе натуралиста, литературоведа — даже в статье рецензента. Естественно, я имею в виду не всем нам знакомых безнадежных бумагомарак, но своеобразных творцов-художников, таких как Триллинг{1} (чьи критические воззрения мне безразличны) или Тербер{2} (например, в «Голосах революции»: «Искусство не спешит на баррикады»).

В последние годы множество издателей имеют удовольствие присылать мне свои антологии — в сущности, это возвращающиеся домой почтовые голуби, ибо каждая содержит образчик творчества их получателя. Из тридцати с чем-то сборников одни щеголяют претенциозными ярлыками («Предания нашего времени» или «Мотивы и мишени»), другие представляются более сдержанно («Великие рассказы»), а уведомления на их обложках обещают читателю встречу со сборщиками клюквы и простыми работягами; но почти в каждом из них присутствует по меньшей мере два-три первоклассных рассказа.

Старость осмотрительна, но забывчива, и, чтобы не затягивать выбор того, что можно бы перечитать в ночь орфической жажды, а что отвергнуть навек, я старательно выставляю против того или иного участника антологии пятерки, тройки и двойки с минусом. Обилие высших оценок всякий раз укрепляет мою счастливую веру в то, что в наше время (последние, скажем, пятьдесят лет) величайшие рассказы пишутся не в Англии, не в России и, уж конечно, не во Франции, но в нашей стране.

Примеры суть витражные окна знания. Из малого числа отмеченных пятеркой рассказов я выбрал полдюжины особых моих любимцев. Ниже я привожу их названия, кратко цитируя в скобках то место — или одно из тех мест, — в которых ясно явлено подлинное озарение, сколь бы тривиальной ни представлялась вдохновенная деталь скучному критикунчику.

Джон Чивер, «Пригородный муж» («С растерзанной фетровой шляпой в зубах Юпитер [черный ретривер] рванулся через гряды помидоров»^[1]. Рассказ представляет собою, в сущности, маленький роман, так прекрасно построенный, что ощущение некоторого переизбытка событий в нем вполне умеряется утешительной связью его тематических переплетений).

Джон Апдайк, «Никогда я не был счастливей» («Всего важнее была не тема, а сам разговор, быстрые согласия, медленные кивки, приливы разных воспоминаний; он походил на панамскую корзинку, формирующуюся под водой вокруг никчемного камня». Я люблю столько рассказов Апдайка, что выбрать для предъявления один мне даже труднее, чем отыскать в нем наиболее вдохновенное место).

Дж. Д. Сэлинджер, «Хорошо ловится рыбка-бананка» («По дороге она остановилась, брыкнула ножкой мокрый, развалившийся песчаный дворец…»^[2] Это великий рассказ, слишком известный и хрупкий, чтобы отдать его здесь для промеров случайному конхиометристу{3}).

Герберт Голд{4}, «Смерть в Майями-Бич» («И наконец мы умираем, с нашими противостоящими большими пальцами и со всем остальным». Или чтобы в еще большей мере воздать должное этому чудесному произведению: «Барбадосские черепахи размером с ребенка… распятые, точно разбойники… с грубой кожей, которой не скрыть их теперешней беспомощности и муки»).

Джон Барт, «Потерявшийся в балагане» («В чем суть рассказа? Амброз болен. Он потеет в темных проходах, леденцовое яблочко на палочке, смотреть приятно, есть не интересно. В балаганах нужно устроить уборные, мужские и женские, через равные интервалы». Мне пришлось постараться, чтобы выискать нужное среди обаятельных, пестрых, стремительных образов).

Делмор Шварц{5}, «Ответственность рождается во сне» («…и роковой, безжалостный и страстный океан». При том что в этом рассказе, так волшебно смешивающем старый фильм с личным прошлым, присутствует несколько других райских вибраций, приведенная фраза заслуживает цитирования первой благодаря ее силе и безупречному ритму).

Должен добавить, что я был бы очень доволен, если б профессор литературы испытал своих студентов в начале или при завершении терма, попросив их написать по работе, в которой обсуждались бы нижеследующие вопросы:

1. Чем так хороши эти шесть рассказов? (Воздержаться от упоминания «убеждений», «экологии», «реализма», «символов» и тому подобного.)

2. Какие еще места в них несут печать вдохновения?

3. Каким в точности способом принуждали ту бедную левретку завыть в тех, с кружевными манжетами, руках, в такой близи от пудреного парика?

Перевод С. Ильина

Комментарии

Статья опубликована 6 января 1973 г. в журнале «Saturday Review of the Arts». Включена также в «Strong Opinions» с авторской пометкой: «Написано для „Saturday Review“ 20 ноября 1972 г.»

1. Триллинг, Лайонел (1905–1975) — американский социальный и литературный критик, профессор Колумбийского университета, писатель.

2. Тербер, Джеймс Г. (1894–1961) — выдающийся американский писатель-юморист и карикатурист. Долгое время работал в журнале «New Yorker».

3. конхиометрист — от конхиометра — инструмента для измерения раковин и углов их спиралей.

4. Голд, Герберт (р. 1924) — американский писатель-романист, сын эмигранта из России.

5. Шварц, Делмор (1913–1966) — американский писатель, поэт, критик.

С. Ильин, А. Люксембург

Примечания

1

Перевод О. Сороки.

(обратно)

2

Перевод Р. Райт-Ковалевой.

(обратно)