Впрочем, любви он и не обещал – ни ей, ни родителям.
И потому первые месяцы они живут как чужие: Мария (он все никак не привыкнет к имени, что она получила после смены веры, и продолжает звать её Дагмар) не настаивает на хоть каком-то проявлении чувств и уж тем паче – близости, монаршая чета же просто не знает ничего – на людях они ведут себя как положено. Разве что придворные сплетницы шепчутся: с фрейлиной Мещерской цесаревич куда охотнее выходил танцевать, нежели с законной супругой, которая вечно имеет иных партнеров. Ради нее пересилить нелюбовь к увеселениям он не может, и счастье, что родители его в этом не укоряют: отец не следит, мать недовольно хмурится, видя излишнее веселье невестки – для нее склонность принцессы к развлечениям еще одна причина какой-то странной неприязни. Хотя Александр готов спорить – виной всему больше то, что Дагмар (Мария! Конечно же Мария!) дала согласие на свадьбу с ним всего лишь после года со дня смерти Никсы. Будто Императрица не может простить этой замены.
Впрочем, отчасти он её понимает.
А она, наверное, понимает его, не говоря и слова против его желания отправиться в Европу летом следующего года. С супругой, безусловно, но от нее не укрывается второе дно – там сейчас проживает Мари Мещерская. Та, что так и не была забыта. Та, по которой сердце болеть не перестало.
Даже отец не выказывает протеста, хотя, быть может, скорее в надежде, что путешествие пойдет на благо семейным отношениям сына – Двор ждет известий о положении цесаревны, и день ото дня слухи все ярче.
В Париже он узнает о скорой свадьбе Мари и совсем не видит счастья на её лице, но все же почти искренне поздравляет, с натянутой улыбкой принимая ответные поздравления. И эта звездная, бессонная ночь в городе, окутанном каким-то особенным флером романтики, становится точкой для их отношений. Останавливает то немногое, что продолжало дышать и жить даже после его собственного браковенчания.
Умирает еще какая-то его часть, и до полной смерти остается немного – ровно столько, сколько пройдет до дня его коронации. И он желает долгих лет жизни отцу.
А сам пытается последовать своему обещанию и хоть как-то сблизиться с женой.
Чувство, что постепенно, как рассвет, рождается в нем, не похоже на тот огонь, что грозился все спалить при мысли о Мари Мещерской, но даже оно – уже в радость. Зиждущееся на уважении и общем горе, подкрепленное воспоминаниями и необходимостью найти крепкое плечо, которое не осудит, оно не напоминает первую любовь, но становится основой будущего семейного покоя.
И в тихий майский день, когда в покоях супруги раздается плач младенца, Александр даже по-настоящему счастлив, а не натягивает улыбку, как того требует долг.
– Ники, – произносит он раньше, чем Мария успевает сделать то же, и за коротким словом слышится предупреждение – «не Никса». Потому что покойного брата никто не заменит, даже названный в его честь первенец.
Он просто не может быть таким же.
Он не станет таким же.
Он не будет для России достойной заменой того, что она потеряла.
До последнего своего вздоха Александр будет помнить страшный день смерти брата, словно все свершилось минутой ранее. До последнего своего вздоха будет думать, что тот кошмар – не только их личная семейная драма, но нечто большее. Только никому не скажет о своих мыслях. До последнего своего вздоха Александр будет благодарить Создателя за Минни – за без малого тридцать лет брака он привыкнет так называть супругу. Но не перестанет вспоминать другую Марию, умершую сразу после родов на чужбине.
И представлять, как бы все сложилось, останься Никса жив.
<p>
</p>