После сытного ужина, неспешно, как и подобает нашему возрасту, возвращались к себе в казарму. Все встречные инструктора, кто еще не успел покинуть базу, отдавали нам честь. Мы лишь с достоинством кивали в ответ и приветливо улыбались — не было у нас головных уборов, а прикладывать руку к непокрытой голове моветон.
В нашей казарме — объемной, вместительной, современной армейской палатке, со стоявшими в ряды кроватями, обогревателями, столами, терминалами и непременным атрибутом цивилизации — головизором, собрались уже все. Как всегда разбились на компактные группы по интересам. Кто-то писал на планшетах последние письма домой, другие отчаянно рубились в шахматы, преферанс или нарды, третьи беседовали, четвертые рассказывали друг другу о собственных болячках и лекарствах. Самые смелые, еще этими самыми лекарствами и таблетками обменивались, запивая их водкой. Короче, каждый расслаблялся, как мог. О завтрашнем побоище никто не вспоминал. Зачем? Только нервы самим себе трепать.
Я лег на свою койку и прикрыл глаза. Сердце колотилось о ребра. Ломило суставы. Отвык я от длительных нагрузок. Да и все отвыкли. Держались из последних сил, скрипя зубами. Никто не жаловался — ни один. Ну, ничего, еще совсем немного потерпеть осталось.
Писать я никому не собирался, хоть и было кому. Мобильник я отключил сразу, как только сюда прибыл, чтобы не изводили звонками и уговорами. Зачем лишний раз рвать сердце себе и им? Все что можно было, я им уже дал и сказал раньше. Не зря жизнь прожил. Дорогая супруга уже давно на небесах — с ней я скоро встречусь и лично скажу все. А дети, внуки и две правнучки-близняшки, все равно меня не поймут. Я им так никому ничего и объяснил, не предупредил о своих намерениях. Подождал, пока они разбегутся по своим делам, и тихонько сбежал на призывной пункт. Записку только оставил, чтобы зря не волновались. Наверняка они обиделись и перепугались. Ну, ничего, доживут до моих лет, поймут.
Семейные фотографии были в мобильнике, но я не включал его, даже ради них. И так вся семья передо мной, стоит лишь глаза прикрыть. Во снах ко мне приходят. В такие моменты, хочется все бросить и вернуться к семье. Стыдные мысли, не достойные сильного человека. Потому и не смотрел на фотографии, чтобы не поддастся соблазну.
— Добрый вечер, отцы! — радостно поприветствовал нас Евсеев. В палатку зашел он и еще пять старших офицеров базы.
— Алексей Степанович! Господа!!! Вы, почему еще не эвакуировались? — полным негодования голосом завопил Михаил Евграфович.
— Глидер за нами придется часа через полтора-два. Решили к вам зайти. Попрощаться.
Один из начальников, глава медицинской службы, высунулся из палатки и махнул рукой. Тут же два солдатика, втащили внутрь пару ящиков водки, и закусь. Весь этот драгоценный груз они сгрузили на стол.
— Ну что, присядем, на дорожку? — весело подмигнул прапорщик Ерыпаев, который нам всем стал как родной.
Заскрипели сдвигаемые столы. Практически все сели вместе. На кроватях остались лишь те, кому сбыло совсем плохо, или, по медицинским показателям, нельзя было не капли. Но и те, подложили себе подушки под локти, и с интересом наблюдали, за начинающимся застольем.
— Ну что, вздрогнули? — поднял рюмку Евсеев.
Дружно выдохнули, и дружно выпили. Закусывать никто не стал.
— Степаныч, летели бы вы отсюда, а? — предложил я.
— Спасибо за заботу, но мы еще пока с вами посидим.
— Зачем? Всему чему могли, вы нас уже и так научили. А слова какие-то говорить, только впустую воздух сотрясать. Мы и так знаем, что нас ждет, знаем, на что идем. Взрослые же люди — уже сто раз все обдумали, и все для себя решили.
— Вас никто и не собирается отговаривать, — пожал плечами майор. — Нам просто хочется понять — зачем это вам? Вы мне в прошлый раз пытались объяснить, но я из событий того вечера мало, что помню, — Евсеев рассмеялся, но быстро посерьезнел. — Достойные же все люди — ученые, врачи, писатели, инженеры, юристы, преподаватели. Почему не хотите быть с семьей? Зачем смерти ищете?
— Мы не ищем, и не стремимся, — тут же возразили ему.
— От лица офисного планктона, к каковому я сам себя отношу, — сказал господин Емельянов, — могу сказать следующее. Мужиками себя хочется почувствовать. Не добытчиками, не крепкими профессионалами, а мужиками, в обиходном значении этого слова! Воинами, защитниками — хоть однажды!
— Прадеды с фашистами воевали, а мы чужим наваляем!
— Это точно.
— Дело говорит! — согласились с ним.
— А я просто не хотел умирать один, в одиночестве, в своей маленькой квартирке, — сказал Михаил Евграфович. — Решил сделать правильное, нужное дело, на старости лет. А тут еще компания подходящая собралась.
— Точно. Меня не прельщает перспектива угасать под сочувствующие взгляды близких, и пренебрежительные — прохожих! — Поддержал его бородач. Хоть мы и узнали его фамилию — Самойлов — все равно продолжали именовать просто, Байкер. — Хочется почувствовать себя человеком, который способен на что-то. Если не на подвиг, то на поступок!
— А у меня дети уроды. Ненавидят меня, и дождаться не могут моей смерти. Решил сам выбрать себе смерть.
Не чокаясь, выпили, и закусили понемногу.
— Не охота в койке умирать. Не дай Бог парализует, сколько детям придется со мной мучаться? Если повезет не очень долго, но ведь может и на годы затянуться. Так уйти, как-то лучше, достойней.
— Это достойно, умереть в бою!
— Точно, как эти… как их… вирусы! Нет, не так! Витуды? Виндолсы? Вурдалаки?
— Может быть, викинги?
— Во! Доцент дело говорит. Мы как викинги!
— Я не доцент, а профессор, — мягко поправил его Бондарев. — Заслуженный преподаватель.
— Ну и я и говорю — Доцент!
— За Викингов!
Снова выпили.
— Дело не только в каком-то чувстве собственного достоинства, праве самим выбрать свою смерть, а не загнуться от болячек. Пришельцы, как не крути, и сколько про них слов не говори, величина неизвестная. Пускай нас не станет, но появится дополнительная информация, лишний шанс, возможность спасти как можно больше молодежи. Меньше боев, больше выживших.
— У нас дети там, близкие остались. Сделать для них хоть что-то, в последний раз. Может быть немногое, но внести свой вклад в победу, — поддержал меня