Петр Павлович Гаврилоа
Спор на корабле
Ночью занимался корабль учебной стрельбой. Пламя от выстрелов яркими вспышками озаряло ночную темноту. Грохот залпов тяжелых орудий отдавался далеко в море.
Казалось, кто-то громадный вытряхивает за горизонтом ковры и никак не вытряхнет.
Корабль стрелял по мишеням для того, чтобы не промахнуться, когда враг осмелится напасть на советские морские границы.
Вся команда корабля, от командира до кочегара, напряженно работала для того, чтобы ни один выстрел не пропал даром.
Все краснофлотцы знали, что легче победит тот, кто подготовлен к обороне, тот, кто овладеет техникой.
Все работали молча, стараясь ясно понять и исполнить приказания своих старших товарищей командиров. Корабль объявил себя ударным, и все крепко-накрепко решили перевыполнить цифры учебного плана.
Любо было смотреть на ловких краснофлотцев!
Каждый исполнял свое дело точно, только коротким выкриком «есть» давая знать командиру о том, что приказание выполнено.
Снаряды без задержек доходили до орудии, залп следовал за залпом. Командир и комиссар переглядывались молча и покачивали головами.
- Ну и молодцы! Ну и краснофлотцы!
Успешно стрелял корабль ночью. Почти ни одного промаха не сделали краснофлотцы.
Пусть-ка сунутся буржуи!
Когда горнисты протрубили отбой стрельбе и по всему кораблю по телефонам было передано, что задание перевыполнено и корабль оправдал звание ударного, не было ни одного краснофлотца на советском корабле, кто бы не порадовался успеху.
В кочегарке потный и грязный кочегар, словно забыв о том, что он четыре часа простоял у жаркой топки, схватил лопату, и в обнимку с ней пустился в пляс.
Смолкли раскаты залпов. Корабль изменил путь и пошел в родной порт на заслуженный отдых.
Машины все увеличивали ход, так что корабль весь содрогался от лихого бега, как породистый конь.
За кормой бушевала пена, поднятая бешено работающими винтами, и ветер свистел в снастях, срывая фуражки с краснофлотцев.
Море обдавало вахтенных сигнальщиков солеными брызгами, но сигнальщики зорко смотрели вперед. Много раз ходил корабль по этому курсу по пути в родной порт, да осторожность и бдительность необходимы на флоте.
Пришел корабль в порт, бросил якоря, и все, кроме вахтенных, крепко заснули.
Не спали только в трех каютах.
В первой командир и комиссар что-то все спорили и записывали.
Во второй партийной ячейке - коммунисты подводили итоги сегодняшней победы.
В третьей краснофлотцы доканчивали стенную газету, еле сдерживая дремоту.
Не спал еще корабельный медвежонок Егорка. Он все ворчал что-то и мотал головой.
Может быть, Егорка был обижен на то, что ему лично не сообщили по телефону, об успехах ночной учебной стрельбы?
В конце концов Егорка залез на пушку и решил не спать и дожидаться, когда кок начнет утром готовить обед.
Кока Егорка очень уважал.
Интересно, за что уважал медвежонок повара?
Как всегда, не споря, убежала ночь перед утром.
Горнист на корабле заиграл побудку. Сначала на верхней палубе протрубил, потом спустился в нижние палубы. В самые затаенные уголки корабля проникли звонкие сигналы трубы.
Вахтенные краснофлотцы забегали по всему кораблю, заиграли на бацмановских дудках, словно соловьи курские, закричали на разные голоса:
- А ну, вставай, подымайся, вяжи койки. Пошевелились краснофлотцы на своих подвесных брезентовых койках. Все слышали неумолимые сигналы побудки, да уж очень здоров и крепок сон на море летом.
Как и везде, есть и на корабле свои лежебоки. Так же, как и сухопутные сони, они все жмурят глаза и думают:
«Ну вот еще один разок горнист протрубит… Ну вот еще… последний».
А горнист и в самом деле старался напоследок, хоть уши зажимай, и даже ногой притопывал.
Тут уже и лежебоки повскакали, свернули свои пробковые матрацы, туго-натуго койки брезентовые вяжут. Упадет такая койка за борт в воду, Нипочем не утонет.
Работой военный порт встретил солнце. Проплыли в море на улов рыбаки, пришел пассажирский пароход, загудел:
- Здорово о-о-о, товарищи!
Оттого, что солнечные зайчата по воде гонялись друг за дружкой, казалось, что работа спорилась еще оживленней и радостней.
Медузы, молчаливые, холодные, как лягушки, отталкиваясь всеми щупальцами, плавали в прозрачной голубой воде.
Чайки, курлыкая в ясном небе, то взлетали ввысь, то камнем падали на воду и ссорились и озорничали из-за корок хлеба, упавших с корабля.
Озорные они, морские чайки, без драки и возни жить не могут!
Гидропланы, похожие на зеленых больших и умных рыб, зарокотали моторами, оторвались от воды, поднялись, полетели в небо, на учебу.
Корабль умывался и причесывался.
Каждое утро, в любую погоду, ухаживали за ним краснофлотцы. Сначала окатывали палубу водой из шлангов. Упругие струи, ни одной соринки не оставляя на палубе, уносили грязь за борт.
Потом палубу протирали щетками, окатывали еще раз водой, насухо вытирали длинными швабрами, и такая чистая палуба становилась, что хоть ложись на нее в белом, майском-ничуть не замараешься.
Медные части корабельных приборов начистили краснофлотцы шкуркой и мазью, протерли ветошью, и заблестела медь на солнышке-даже глазам больно.
Хорошо на корабле после утренней приборки!
Все блестит, все играет на солнце, а сам корабль, стройный, опрятный, словно любуется на себя в голубую воду и сказать хочет: посмотрите, какой я сильный, красивый и смелый советский корабль!
Егорка во время приборки всегда прятался в сетки, где укладывали свои койки краснофлотцы, и ворчал.
Он не любил, когда шипела вода в рукаве, и выходил только после того, как солнце осушит палубу и нагреет ее.
Знал Егорка хорошо, что в эго время наступал утренний завтрак.
Так и вышло.
Вынесли краснофлотцы на верхнюю палубу медные чайники, кружки, сахар, сливочное масло.
Постелили клеенки, расставили все на них и начали есть, да так, что за скулами затрещало.
Чайки-зоркие, пронырливые-увидели сверху белый хлеб на палубе, поближе к кораблю подлетели и такой гомон подняли, что по всему, морю слышно стало.
Потянуло на сахар и Егорку. Вот ходил он, раскачиваясь, притворяясь,