жестоким или добрым, закон всегда равнодушен. Я не имею в виду, что загадочная графиня служила воплощением закона, нет, не она, но ее красота. И этот закон, вернее, его безразличие сводило с ума, потому что никто не хочет верить в равнодушие, мы не живем без эмоций, мы все разделяем на хорошее и плохое, на жестокое и милосердное, мы не можем впустить в свою душу абсолют, если это происходит психика необратимо меняется.

— А как же портрет? — настаивала Сашенька.

— Я же говорю, что портрет ни при чем. Художнику не повезло, он ближе всех столкнулся с Законом, он проник в него, перенес на холст и не выдержал; его чахотка, действительно, была нервной природы. — Сережа взглянул на Германа Карловича, ища поддержки, но тот, казалось, задремал в кресле.

— А почему же графиня утратила силу? — Сашенька не могла смириться со скучной действительностью.

— Как раз потому что она оказалась обыкновенной смертной и была, как все смертные, подвержена процессу старения. В то лето в Карлсбаде ее красота достигла абсолюта, но мы, то есть, наши клетки стареют после определенного возраста каждый день, и момент изменения ее красоты, отхода от канона, Закона совпал с моментом написания портрета. Случайность. А все остальное не более, чем слухи, обросшие романтическими домыслами, легенды о портретах, бродячие сюжеты, которыми не брезговал даже Гоголь. Кстати ваш барон ***, выходец из Лифляндии, прелюбопытная фигура, действительно историческое лицо, — Сережа разгорячился и приготовился продолжать, но Герман Карлович перебил его: — Откуда ты знаешь, мальчик?

— О, он столько всего знает по истории, — с гордостью отвечала за брата Сашенька, — он, представляете, изучал геральдические списки, папа сделал ему пропуск в архивы.

— Да, да, — почти незаметно поморщившись, заметил Герман Карлович, — я выпустил из виду вашего папу. Но, пожалуй, мы сегодня хорошо потрудились.

— Я хотел рассказать про барона, — Сережа не мог так легко проститься со своим триумфом, он прищурил глаза, невольно копируя учителя, и нараспев начал цитировать из неведомого источника: — Барон*** славился своим умением исчезать, едва возникала двусмысленная для его репутации ситуация, или угроза разоблачения. Объявлялся он, как правило, совершенно в другой стране, иногда через несколько десятков лет, нисколько не изменившийся, такой же дряхлый и обманчиво беспомощный, что помогало ему проникать в самые знатные и богатые дома. Авантюрист чистой воды, как и обожаемые им бриллианты, барон никогда не опускался до примитивного воровства, но ценности исчезали из отмеченных им домов вслед за ним, спустя какое-то время после его очередного бегства. Самая характерная примета барона — не снимаемое, видимо, вросшее в палец кольцо с крупным голубым алмазом на мизинце левой руки…

Сережа запнулся и посмотрел на учителя. Руки Германа Карловича, руки очень пожилого человека, спокойно лежали на коленях, мизинец на левой кисти отсутствовал, но Сережа, разглядевший это увечье еще при первом знакомстве и привыкший к нему, сейчас беззастенчиво и неотрывно разглядывал учителя.

— Какое совпадение. Вот вам к вопросу о случайности, — спокойно заметил Герман Карлович, проследив Сережин взгляд.

Кольцо

Девочка сидела на стуле сгорбившись, сжав тонкие запястья коленями. Пышное шелковое платье наверняка изомнется, но никто не станет ругать девочку, даже отец не посмеет сделать замечания. Богатое платье лишь подчеркивало болезненность своей маленькой хозяйки, ее навсегда равнодушное лицо, так и не оживившееся при появлении старика в старомодном черном сюртуке.

— Здравствуй, детка! Почему ты одна сегодня? Или Жужа взяла выходной, и чаепитие отменяется? — Старик избежал преувеличенно бодрого тона, которым говорят с больными, но девочка все равно отвечала обиженно:

— Господин Генрих, вы же прекрасно знаете, что у Жужи не бывает выходных, ни у кого в этом проклятом доме не бывает выходных, включая отца. Вы хотите сказать мне, что я не справлюсь, не сумею напоить вас чаем. Это не так, я могу гораздо больше, чем они, — девочка повела подбородком, слишком длинным и тяжелым для ее съежившегося лица, в сторону двери, — чем все они предполагают. Но это хорошо, не надо, чтобы они знали обо мне правду. Ведь вы тоже предпочитаете, чтобы о вас не знали ничего настоящего?

— Моя дорогая Шаролта, ты совершенно права, — серьезно согласился старик, — но сказать по-немецки «не знали ничего настоящего» нельзя, слишком вычурно звучит. Хотя ты делаешь поразительные успехи в языке.

Говоря так, старик быстро оглядел комнату даже подошел к двери, ведущей в спальню, постоял секунду-другую и, не обнаружив ничего, что показалось бы ему подозрительным, уютно устроился на диване, подоткнув под спину кожаную подушку.

— Вы забыли, что моя мама говорила по-немецки. Пусть они считают, что я ничего не могла запомнить, но мне исполнилось два года, когда мама умерла, а в два года уже можно соображать. Мама умерла сразу после падения той, предыдущей республики. Но эти события не связаны, это была частная смерть, так говорит отец, это было последнее частное событие в нашей семье, девочка визгливо рассмеялась, но тотчас остановила себя. — Жужи нет, потому что сегодня особенный день, сегодня мне исполняется пятнадцать с половиной лет, и отец разрешил мне провести день по своему усмотрению. Конечно, я попросила позвать вас, а потом строго-настрого наказала, чтобы в моих комнатах не было, кроме нас, ни одной живой души, даже душки доктора. В конце концов, есть телефоны, они натыканы по всему дому, вплоть до гардеробной. Жужа принесет поднос и немедленно уйдет, а мы будем пить чай с печеньем и пирожными. Для вас есть еще и кагор, того дивного цвета, что так ценится в Трансильвании, — девочка подняла руки к вискам. — Как тяжело, оказывается, беспрерывно говорить, у меня закружилась голова. Это у всех так? Вам, должно быть, трудно рассказывать мне длинные истории, у вас тоже головокружение от этого?

— Помолчи, детка, не надо утомляться. Я помогу тебе накрыть стол, старик с легким вздохом сожаления покинул уютный диван, подошел к больной и положил ей на лоб свою иссохшую кисть. — Голова сейчас пройдет, без капель пройдет. О чем рассказать тебе сегодня? Какую тему ты избираешь? — Старик сжал виски девочки большим и средним пальцами, слегка помассировал и приготовился проделать пассы другой рукой, но его подопечная неожиданно и резко вскочила, оттолкнув его. В ярком свете переливающейся громадной люстры сверкнул голубой камень на руке старика.

— Все прошло, — девочка пристально посмотрела на учителя, глаза у нее