Литвек - электронная библиотека >> Луи Шадурн >> Путешествия и география и др. >> Где рождаются циклоны >> страница 3
за стойкой, его курчавая голова точно ореолом окружена бутылками и ярлыками.

Он размахивает своей палочкой, как кастетом. От небольшой качки меняется уровень ликера в рюмках:

Как хорошо в уютном баре,
Вдыхая запах рома и ванили,
Плыть к берегам Антильских островов,
Абрикотин потягивая вкусный.

За стаканом вина

Это священный час для тех, которые уже пересекали тропики.

Море вблизи корабля черно-синего цвета, подобное небу летней ночью. Нос корабля с легким шумом разрезает его, вспенивая воду. Горизонт опоясан лиловыми и розовыми облаками. Солнечный закат превращает столб дыма в скрученные волосы рыжей вакханки.

Но, бог о ней, с этой феерией, когда в баре ожидает стакан вина.

В баре встречаются две категории пассажиров — сторонники мартиникского пунша, по большей части французы, чиновники, с демократическим оттенком и поклонники шампанского, аристократы, промышленники, словом, «порядочные люди».

Сегодняшний вечер я присаживаюсь к столику любителей пунша, к радикалам. Приходится употреблять это выражение, так как после тафии следует обыкновенно политика. Алкоголь не опьяняет людей с тропиков, но остальное…

Их четверо за столом, четверо, которые никогда не бывают пьяными. Самый веселый — это Мишон, учитель фехтования, проживший двадцать пять лет в колониях. Он не садится за стол, не выпив предварительно девять или десять стаканов пунша. Раз как-то он выпил их двадцать. «Так и течет в горло», — говорит он. Другой продолжает: — «В жарких странах без алкоголя живо пропадешь». А третий заключает: — «Хочешь не хочешь, а приходится пить, вы сами скоро в этом убедитесь!»

Получасового разговора и стакана пунша достаточно, чтобы иметь понятие о некоторых сторонах жизни в колониях.

Все там пьют, от Гваделупы до Кайенны, и женщины даже больше, чем мужчины. Стакан водки выдувают, не сморгнув, следующим образом: приподнимают локоть и вливают стакан в открытый рот. И тафия легко проходит. Адамово яблоко даже не пошевелится. Потом крякнут и дело готово.

Пьют натощак. Это называется «опохмелиться» пли «поправиться».

Пьют со всеми и особенно с жандармами.

«Прежде жандармы были как братья, — сказал учитель фехтования, — теперь это только жандармы».

Старослуживые республиканской гвардии, приехавшие туда, также подтверждают это.

Про человека, который хорошо пьет говорят: «Это хороший стрелок!»

На Мартинике, в горах, можно пить без последствий, но стоит спуститься на равнину, как становишься пьяным. Таким образом иногда видишь субъектов, выдувших пять или шесть пуншей на горе, которые совершенно твердо держатся на ногах, но начинают покачиваться по мере того, как спускаются вниз.

Что же касается жен лодочников в Гвиане, они выдерживают больше, чем мужчины. Их мужья всегда привозят с золотоносных участков четыреста или пятьсот франков. Когда они снова поднимаются вверх по реке, часть денег они оставляют дома. Можно себе представить, как их жены этим пользуются.

Господа колониальные чиновники строго относятся к этим женщинам, — объясняет Мишон, с горечью. — Их нужно дрессировать. Из-за чести они не станут работать.

Когда выпьешь, то хочется танцовать. На Мартинике существует бал Дуду.

Четыре или пять дней нубы их не пугают. Из-за танцев они забывают об еде. — «У меня стерлась вся кожа на ногах», — сказал один танцор этого памятного карнавала.

Наступает вечер. Дым окрасился цветом заката.

Солнце село. Голубые и лиловые кучи облаков выходят из моря со всех сторон горизонта и настигают одна другую, окружая широкое розовое пространство.

Ночь на деке

С каждым вечером Большая Медведица все более и более опускается над горизонтом. С другой стороны света появляются новые звезды. У корабля два глаза один зеленый, другой красный. На верхушке передней мачты прикреплен фонарь, он кажется более близким и более желтым светилом. До поздней ночи остаются пассажиры на палубе, сидя в складных креслах. Порывы ветра свистят в такелаже. Нос корабля разрезает волны как шелк и разбрасывает брызги драгоценных камней сверкающих фосфорическим блеском. Воздух, который вдыхаешь, напоен ароматом далекой Флориды. Огни на деке и на мостике погасли. Над нами, точно опрокинутый след корабля, развертывается Млечный Путь. Только ночью можно услышать на корабле самые чудесные истории. Опьянение путешествием охватывает всех этих чуждых друг другу людей, которых судьба соединила, чтобы затем снова разлучить. Красота этих часов особенно волнует сердце, так как они коротки и не повторяются. Но это опьянение переходом полно горечи, подобно вкусу соли на губах, обвеянных дуновением моря.

Среди океана

Воткнутый в карту маленький флажок указывает середину Атлантического океана. Эту ночь была гроза без шторма. На море изливались потоки огня. Без числа раздавались раскаты белого смеха. Безбрежность исчезала во мраке. Сегодня утром солнце всеми цветами радуги играет на волнах; зеленые и красноватые водоросли плавают на поверхности. Это Саргасское море, это Атлантида

Восход солнца

Жара усиливается. Невозможно оставаться в каюте. Нужно, чтобы вентилятор действовал всю ночь. Мучит лихорадка и жажда. В этой бане даже легкое дуновение ветра из иллюминатора леденит лицо. Обливаясь потом, я беспокойно ворочался на моей койке. Потом вышел на палубу.

На небе загорается заря. Черные массы, похожие на огромные материки, окружают сверкающие моря, зеленоватого и пепельно-розового цвета. На горизонте темная вода разрезана красноватым огненным языком, точно медленно расширяющаяся рана. На западе хаос серого и лилового цвета.

Потом красная рана превращается в залив из золота, окаймленный огромными лиловатыми горами. От воды исходят волны света. Море отражает скрытое в его глубине солнце. Поглощенная Атлантида пылает.

Топерь это уже цепь зазубренных гор, огненные долины, пылающие хребты. Лиловый, оранжевый и пурпурный цвет перемешаны в неестественных сочетаниях.

Вот появляется мираж: дворцы, портики, Альпы из опала, зеленые озера, такие прозрачные, что кажется будто за ними открываются невыразимо далекие перспективы, будто видишь край света.

Но вот море озарилось светом. Точно кто-то набросил сверкающую скатерть, неизвестно из чего сотканную, неощутимую, которую нельзя сравнить ни с расплавленным металлом, ни с другой жидкостью. Точно серебро переливается по бледной и дрожащей поверхности моря и кажется, что вода отражает второе,