большие потери: то тут, то там оставались раненые, неспособные двигаться. Крестьяне подбирали их во ржи, в лесочках, укрывали на чердаках, в подвалах. Лечили, как умели.

Вечным сном спали убитые — кто в степи, кто в селении, а кого, подхватив на переправе, унесли в море мутные донские волны.

Уцелевшие продолжали отступать. Враг наседал, стремился окружить, встречал десантами, бомбил, обстреливал с воздуха. Но советские воины, закрепившись где-нибудь в роще, овраге или станице, подстерегали фашистов и с ожесточением истребляли их.

Так было и вчера на Кубани. Чтобы дать возможность переправиться обозам и раненым, Головеня организовал оборону. Молодой, с еле пробившимися усиками, он стоял на дороге и, встречая солдат, отставших от своих частей, направлял их за насыпь. Никто не ставил перед ним этой задачи, он сам взял ее на себя. Поступил так, как велела совесть.

Стуча топорами, солдаты долго возились с поврежденным паромом. Чинили. Только с наступлением темноты погрузили первую группу раненых. Но едва паром медленно отвалил от берега, как в воздухе загудели самолеты. Над рекой повисли долго не гаснущие ракеты. Одна из бомб упала рядом с паромом: люди, кони, повозки валились в воду. С насыпи застрочили пулеметы. Откуда-то справа ударили зенитки.

Сбросив бомбы, самолеты улетели. Гроза, казалось, миновала, и можно переправляться. Но не тут-то было! Начался артиллерийский обстрел. Через каждые пять-шесть минут разрывались снаряды. Огонь подавлял психику, выматывал нервы. И никто не мог сказать, когда он кончится.

— На всю ночь завел, сволочь, — бубнил, подбираясь к парому, низкорослый солдат.

— Не бойся. Побрешет кобель да перестанет, — отозвался линейный.

В ответ еще угрюмее:

— Не поспеем до свету, накроет, как кошка мышку… Вить оно повозок сколько… А людей!..

— Чего хныкаешь-то?

— Не хныкаю, а правду говорю. Двинет фриц, вот и запляшешь тут без патронов… Быстрей надо.

— Э-э, постой. Да ты, я вижу, хлюст, — спохватился линейный. — Разговоры разные говоришь, а сам бочком, бочком да все ближе к парому… А ну, отойди!.. Отойди назад, говорю! Ты что, не видишь: сперва раненых!..

Говорун, пытавшийся «проскочить», неохотно повернулся, побрел в сторону, бурча себе под нос.

Двое солдат по канату перебрались на паром, застрявший на середине, и погнали его обратно.

— Живее там! — покрикивали на них с берега. — Заснули, что ли?

Бойцы, обливаясь потом, нажимали, но паром еле двигался, будто и вовсе стоял на месте.

А когда наконец причалил и к нему потянулись люди, позади, в обозе, тяжело рванул вражеский снаряд. Заржали, вставая на дыбы, кони. Застонали раненые. Брички цеплялись одна за другую. Ездовые ругались, усиливая сумятицу. Река и насыпь не давали возможности разъехаться, выйти из-под обстрела.

Перегруженный паром все же отчалил, поплыл. Вскоре с той стороны донеслись выкрики, топот, поскрипывание повозок. Сотни людей, напряженно следившие за переправой, облегченно вздохнули:

— Дошел-таки!

И еще не один раз возвращался неуклюжий паром. Люди устремлялись к нему. Те, кто был здоров, уступали дорогу бричкам с ранеными, поднимая их за колеса, заносили на помост.

К рассвету на берегу не осталось ни одной повозки. Лишь за насыпью все еще лежали бойцы. Лейтенант Головеня объявил, что оборона снимается. Спокойный, чуть сутулый, он первым спустился вниз. Солдаты поспешили за ним. Многих лейтенант не знал, не успел даже рассмотреть в лицо, и все же часы обороны как-то сблизили их. Этому помогло и то, что среди державших оборону находились подчиненные Головени — сержант Жуков и рядовой Пруидзе. Они, конечно, успели шепнуть тому-другому, что их командир — стоящий парень. А ничто так не укрепляет веру в командира, как простое, от души сказанное о нем, солдатское слово.

Лейтенант последним вошел на мокрый настил парома, втиснулся между Пруидзе и Жуковым и подал команду отчаливать. Десятки рук потянулись к канату: надо было спешить, пока не рассвело. Паром поплыл, ускоряя ход, и чей-то слабенький тенорок начал вторить рывкам людей:

— Раз-два, взяли! Еще раз, взяли!

Тенорок придавал сил, звал вперед. Солдаты едва успевали перехватывать руки — толстый канат стремительно ускользал назад. И вдруг громовый разрыв всколыхнул воздух, взметнул вверх тонны воды. Кто-то вскрикнул от боли. Паром накренился и, теряя плавучесть, стал оседать. Люди выпрыгивали, лишь двое солдат все еще цеплялись за канат. Поврежденный канат неожиданно лопнул, хлестнув концами по воде, и паром перевернулся.

Бурное течение увлекло лейтенанта на середину, понесло вниз. «Дальше от обстрела», — подумал он. Но обстрел настиг и там. Крупный снаряд упал почти рядом. Волна придавила Головеню, затем подбросила вверх, понесла на упругой, сильной спине к бурунам.

Лейтенант не сдавался, плыл, настойчиво загребая руками.

А когда, наконец, добрался до берега, то никого там не увидел. «Где же хлопцы?» Отдышавшись, встал и, пошатываясь, побрел вдоль берега. Надо было собирать подчиненных, решать, что делать. И тут увидел Пруидзе. Вано стоял в тальниках по колено в грязи и тревожно посматривал по сторонам. Без слов понял он взмах руки командира: послушно заторопился следом. Туда, вниз по течению, унесло многих. Там Жуков… Надо искать.

Река неутомимо катила бурные волны, сердито пенилась, била в рыхлые берега: в горах прошли дожди, таял «вечный» снег. Жестокой и страшной была она в этот час.

Головеня и Пруидзе прошли еще немного и, никого не найдя, молча свернули на луг, поросший кустарником. Прямо перед ними, упираясь в небо, вставали хмурые Кавказские горы.

3

Донцов остановился под ветвистым дубком, осмотрелся: никого. Из-под пилотки выбился белесый, с завитками чуб. Со лба и щек сползали крупные капли пота. В серых, широко открытых глазах — настороженность.

Солнце уже поднялось над рощей. В небе — ни облачка. Отсюда, из дубовой рощи, с высокого правого берега, хорошо видна противоположная сторона реки. Там, утопая в садах, широко раскинулась станица Бережная. По дороге, рассекающей станицу на две части, бегут автомашины. Шума их почти не слышно, видно только, как, вырываясь из-под колес, поднимаются клубы желтой пыли. Чьи это автомашины: вражеские, свои? Донцов всмотрелся и похолодел: немцы форсировали Кубань! Вон на окраине их танки, а в огородах — хорошо видно — стоят орудия!.. Выходит, он, Донцов, остался на оккупированной территории…

Сердце сдавила боль. На окраине Бережной он должен был встретиться с лейтенантом Головеней, Пруидзе и Жуковым… Но теперь там — фашисты. И если товарищи не погибли, то, наверное, обходят врага,