моего знаешь, если я откажусь от брони, но смогу заказать билеты только на июнь. Если ты больше не хочешь меня видеть, так и скажи. Совсем не обязательно разыгрывать для этого целый спектакль.

— Элис, дорогая, — взмолился Рой, — заверяю тебя, я очень хочу тебя видеть.

— Тогда перестань нести чушь и объясни, в чем дело.

— Понимаешь, Элис… — начал он, уже решившись все рассказать, плюнув на то, что она может о нем подумать, но неожиданно оборвалась связь. Связался он с Элис десять минут спустя, но этого времени хватило, чтобы понять, что он не сможет посмотреть в глаза жене, не сможет жить, если в указанную дату ничего не произойдет и все будет выглядеть так, будто у него, до того нормального, здравомыслящего человека, вдруг съехала крыша.

— Больше мне сказать тебе нечего, — выдавил он из себя, когда телефонистка наконец-то восстановила связь, — за исключением того, что я очень тебя люблю и не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Он услышал, как на другом конце провода тихонько плачет Элис.

— Нам надо быть вместе. Это ужасно. Пожалуйста, Рой, дорогой, не звони мне больше. Ты так странно себя ведешь, и после каждого нашего разговора мне в голову лезут какие-то отвратительные мысли. Все будет хорошо, когда я приеду к тебе.

— Все будет чудесно, дорогая, — заверил ее Рой.

— И ты больше никуда без меня не поедешь? Никогда?

— Никогда, — он мог закрыть глаза и увидеть, как она, словно маленькая девочка, сидит в их уютной спальне, сжимая трубку обеими руками, а по ее милому личику, тронутому печалью и желанием, текут слезы. Что еще он мог добавить? — Спокойной ночи. Будь осторожна.

Он положил трубку и тупо уставился в противоположную стену, зная, что и в эту ночь ему не заснуть.

Утром четырнадцатого мая землю затянул легкий туман. Рой вышел из дома очень рано. От недосыпа покраснели глаза, его чуть покачивало. На пустынных улицах компанию только патрульные машины да телеги молочников.

Калифорния, думал он. По утрам здесь всегда туман. До восьми утра туман в Калифорнии — обычное дело. Но на Атлантическом побережье другое время и другая погода, и до вылета ее самолета еще несколько часов.

«Должно быть, виновата война, — думал он. — До войны такого никогда бы не произошло. Я полагал, что война никак на мне не отразилась, но, похоже, принимал желаемое за действительное. Все эти кладбища, молодые парни, умирающие на песке и зеленой траве, старые дамы в черных, отделанных кружевом платьях, погибшие на соседней улице в Лондоне во время авианалета. Рано или поздно, они должны были дать знать о себе. Мне надо взять себя в руки, полагаться на рассудок, а не чувства. Я всегда был здравомыслящим и уравновешенным человеком, в любых ситуация принимал логичные решения, никогда не доверял медиумам и гадалкам, священникам и психоаналитикам».

Туман начал подниматься, он остановился, взглянул на далекие горы, охранявшие восточные подступы к городу. Самолеты пролетали над ними, огибая город и садились на его западной окраине. Полоска синевы, появившаяся над горами, все расширялась и расширялась. Туман рваными кляксами висел между толстыми, уродливыми пальмами, растущими вдоль улиц, вскоре под солнечными лучами заблестели капельки росы на лужайках, а синее небо, похоже, уже простиралось от Беверли-Хиллз до Шотландии.

Он вернулся в отель и лег на кровать, даже не сняв ботинок. Какое-то время спустя проснулся. А в самый последний момент, на грани между сном и бодрствованием, вдруг увидел падающие на землю горящие самолеты, совсем как новостном ролике времен войны, и услышал голос Салли: «Я действительно должна ложиться в кровать? Я совершенно не хочу спать». Слова эти она повторяла едва ли не каждый вечер.

Он посмотрел на часы. Без двадцати два по нью-йоркскому времени. Они уже в аэропорту, большой самолет стоит на летном поле, механики завершают проверки, баки залиты горючим. «Ну и хрен с ним, — подумал он. — Пусть меня примут за идиота».

Снял трубку.

— Аэропорт «Ла Гардия», Нью-Йорк.

— Будет небольшая задержка, — ответила телефонистка. — Я вам перезвоню.

— Дело очень важное. Срочное.

— Будет небольшая задержка, — тем же тоном повторила телефонистка. — Я вам перезвоню.

Рой положил трубку, подошел к окну. Ясное, чистое, ослепительное небо уходило за холмы, к далекому Нью-Йорку. «Я должен сказать все», — думал он, как бы глупо все это и не прозвучит. Я должен запретить ей входить в самолет. Потом мы сможем посмеяться вместе. Я вернусь в Нью-Йорк первым же рейсом, а обратно мы прилетим вместе. Этим докажу ей, что других причин просто не было.

Он достал чемодан, положил в него три рубашки, вновь потянулся к телефону. Через пять минут его соединили с аэропортом, еще через пять с менеджером нужной ему авиакомпании.

— Моя фамилия Гайнор, — затараторил Рой, — просьба у меня очень необычная, поэтому, пожалуйста, выслушайте меня внимательно.

— Как, вы сказали, ваша фамилия, сэр?

— Гайнор. Г-а-й-н-о-р.

— О, понятно, Гайнор. Так чем я могу вам помочь, сэр?

— Мои жена и дочь…

— Говорите, пожалуйста, громче.

— Мои жена и дочь! — прокричал Рой. — Миссис Элис Гайнор, у нее билеты на двухчасовой рейс в Лос-Анджелес. Я хочу, чтобы вы их остановили…

— Что вы сказали?

— Я хочу, чтобы вы их остановили. Нельзя им лететь этим рейсом. Моим жене и дочери. Миссис Элис Гайнор. Двухчасовой рейс в Лос-Анджелес…

— Боюсь, это невозможно, мистер Гайнор, — в вежливом голосе слышались нотки недоумения.

— Все возможно. Вам достаточно объявить по системе громкой связи…

— Невозможно, сэр. Самолет только что взлетел. Я очень сожалею. Чем еще я могу вам помочь?

— Ничем, — ровным голосом ответил Рой и положил трубку. Какието мгновения посидел на краю кровати. Встал, шагнул к окну, посмотрел на синее небо и желтозеленые горы. Там и остался, ожидая звонка из авиакомпании.