чувствительность была неуместна для профессионального военного. Он начал смутно понимать, что в нем тоже стало складываться какое-то совершенно личное, далеко отстоящее от всех умствований и соображений отношение к своей роли в этой войне».
«Время резко изменило людей», — думает брат Яана Рууди Орг, парторг Виймаствереской волости, которому на оставляемой, а потом и оставленной нашими войсками земле приходится вести все более неравную борьбу с оживившимися перед приходом немцев противниками Советской власти. Здесь он не совсем прав: противники оставались противниками, прежде затаившиеся, теперь они подняли голову. Но роман Бээкмана именно об этом, о том, как время резко и быстро меняло людей, не отпуская долгих часов на долгие раздумья. Они участвовали в событиях, они же и осмысляли эти события и свое участие в них. Участие помогало осмыслению, осмысление могло помочь, но могло и помешать участию, если человек начинал думать не о народе, не о стране, а только о себе. Героям Бээкмана, людям, которых он любит, осмысление помогало находить в себе новые силы и возможности для борьбы, преодолевать страх и эгоизм, растить в себе чувство ответственности за происходящее, желание выстоять и победить.
Читая «И сто смертей», наблюдая за судьбами основных и эпизодических персонажей романа (а он густо населен), видишь, как в их душах из чувств боли, гнетущей беспомощности, стыда, горя, отчаяния, вины, ожесточения, гнева создается горючая смесь ненависти к врагу, рождается сознание своей правоты и необходимости победы, как это сознание придает им спокойствие и уверенность, прозвучавшие в словах батальонного комиссара Потапенко: «Кому же его вышибать, если не нам!» Каждый по-своему растит в себе это сознание, каждый по-своему выражает его. Вот как говорит старший лейтенант Андреллер: «Ведь все так перемешалось, все с ног на голову. Почему, черт побери, это должно так быть? Неужели мы действительно настолько слабее немцев? Не хочу верить, хоть скрути меня в бараний рог!» Вот как думает Эрвин Аруссаар: «И снова Эрвина охватила злость из-за своей беспомощности. Потребность что-то делать, немедленно предпринять что-то со своей стороны перерастала в настоятельное побуждение. Первый испуг от огромных, бросающих бомбы самолетов уже давно прошел, уступив место злости. Постоянно удирать и искать укрытия — это было совсем не то, не об этом в продолжении всей предшествовавшей службы говорили ему на бесчисленных учениях. Было противно без конца праздновать труса».
И вот как поступает Яан Орг. Ему не в чем упрекнуть себя — не зря он считается лучшим офицером связи в дивизии (их роль в первые месяцы войны, ту смертельную опасность, которой они подвергались, трудно переоценить). Но когда в его сердце родилась жажда победы, когда он в полной мере ощутил свою личную ответственность за ход войны, за судьбы людей — близких и дальних, взрослых и детей, эстонцев и русских, «он вдруг с ошеломляющей ясностью понял: время прикидки прошло, теперь нужно выложить все, что в тебе вообще имеется. Яан Орг тут же уселся на пень и написал рапорт с просьбой перевести его в полк строевым офицерам».
Как и автор романа, мы расстаемся с этими людьми на тридцатый день войны (с некоторыми раньше — не зря в названии романа упомянуты сто смертей). Мы не знаем, выживут они или погибнут — мы знаем, что они победят. Они отвергли возможность поражения.
Между романами «Ночные летчики» и «И сто смертей» прошло одиннадцать лет. В промежутке были другие работы — большие и малые. Не ведаю, вспоминал ли Бээкман, работая над романом о Великой Отечественной, о своем давнем романе «Ночные летчики», соотносил ли как-либо два эти произведения. Но вот сейчас, объединенные вместе, эти романы воспринимаются как дилогия. И тот, и другой — о людях долга. Но о людях, противостоящих друг другу, находящихся на разных полюсах человечества. Ибо капитан Берг соединил долг с ненавистью, безответственностью, с отказом от размышления и с подчинением чужой воле. Братья Орги, Аруссаар, Калниньш, Потапенко, сержант Курнимяэ и их товарищи положили в основание своего долга любовь к людям, страстную веру, горячую надежду, живую мысль и осознание личной ответственности за жизнь свою и чужую — общую.
Юрий Болдырев