внутри себя. Так же там, в нем, в его груди, всхлипывало, как раньше…

Вы скажете опять:

— Безумный.

Но тысячи людей верят в сны, в предсказания, в предчувствия, в появление двойников.

Он тоже верил. Он верил, что существуют слова, которыми можно призвать к себе духов злых или добрых, демонов или ангелов.

И ему уж чудились чьи-то глаза, мерцавшие тускло и мертвенно в волнах синего дыма.

Ангел или демон?

Гортанные звуки продолжали срываться с его губ.

V МЕРТВЫЕ ГЛАЗА

Клубы дыма волновались перед ним и в них мерцали тускло, как серый день, не озаренный солнцем, чьи-то глаза, похожие на глаза мертвеца, который встал из гроба и смотрит, — но от этого не стал живым; они загорались и гасли.

И загорались снова.

И только эти глаза он и видел… Они были без лица.

Кто-то смотрел на него, но не показывал себя.

И вдруг клубы дыма заколыхались, как от ветра.

В погребе пронесся шум, неясный и смутный, как шепот.

И это действительно был шепот.

Мерцали, как серый день, полуживые глаза и, как шелест иссохших осенних мертвых листьев, был шепот.

Он наполнил весь подвал неясным шелестом. Он несся отовсюду:

— Ее кровь нужна нам… Да, да, она нужна нам. Наша жизнь оборвалась слишком рано и мы хотим жить. И будем жить. Вот почему ее кровь нужна нам. Ты не поймешь этого, потому что ты живешь. Но мы умерли, не испытав многого из того, что испытал ты. Мы ищем радостей любви, потому что нас целовала только смерть, преждевременная смерть. Нам нужна кровь, чтобы нас могли осязать и видеть живые. Ты хочешь знать, где твоя дочь — я не скажу тебе этого. Она нужна нам. Мы будем пить из нее ее жизнь, чтобы самим стать живыми хоть на несколько мгновений.

Так шелестят листья, осенью падая с деревьев.

Печально и тихо.

Так мерцает серый, тусклый осенний день.

Все тише становился шепот и в полуживых глазах догорал тусклый осенний день.

И погас.

И умолк шепот.

Только клубы синего дыма волновались по-прежнему.

VI У «ВЕДЬМЫ»

— Помните, что вы продали мне всю вашу кровь!

Эти слова Иволга слышала теперь каждый вечер.

Каждый вечер приходила к ней страшная женщина с кожаным ридикюлем. Руки обычно она держала сложенными на животе, и ридикюль у нее висел на левой руке на тоненькой стальной цепочке.

— Помните, что вы продали мне всю вашу кровь.

Она присаживалась к Иволге и открывала ридикюль.

Иволга отворачивала голову в сторону и прикусывала с краешка нижнюю губу.

Не глядя на ведьму, она протягивала ей руку. Быстро и ловко «ведьма» расстегивала у ней на рукаве кнопки и обнажала руку до локтя.

Так же быстро и ловко она оправляла рукав и застегивала кнопки после операции.

И говорила, вставал и вешая ридикюль на руку:

— Сейчас вам принесут ужин.

Прислуживала Иволге пожилая с бескровным лицом и потухшими глазами особа — может быть, приживалка, может быть, экономка, по имени Дарья Ивановна.

Под присмотром же этой Дарьи Ивановны Иволга гуляла по парку утром и после обеда.

Ни в какое другое время выходить ей в парк не разрешалось.

Парк был большой, обнесенный кругом высоким глухим забором.

В девять часов Иволга должна была ложиться спать.

Вместе с нею в ее комнате укладывалась и Дарья Ивановна. На ночь Дарья Ивановна снимала только кофточку и лиф, ложась в кровать в чулках и юбке.

Среди ночи она исчезала куда-то.

Иволга обнаружила это в первую же ночь…

Проснувшись, она увидела, что кровать Дарьи Ивановны пуста.

Наверху, во втором этаже (Иволгу «ведьма» поместила в нижнем) слышно было, как хлопали дверями и ходили… И что-то там пели тихо и тоже тихо, чуть слышно звенели струны гитары или мандолины.

И так же было на вторую и на третью ночь…

VII ТАЙНА

Спать, как спала она раньше, Иволга не могла с первого же дня своего поселения у «ведьмы». Каждый раз после операции с перекачиванием крови она впадала в состояние сонливости. Ложась потом после ужина в постель, она сразу теряла нить мыслей.

Но это не был сон… Сонливость переходила в забытье, прозрачное и холодное, как лед. Была какая-то именно ледяная оцепенелость в теле и вместе с тем какая-то болезненная, обостренная чуткость. Будил каждый звук, каждый малейший шорох.

Сначала ее мало интересовало, куда по ночам уходит Дарья Ивановна и что там у них делается наверху. Утром Дарья Ивановна обычно оказывалась на своем месте — в кровати под одеялом, натянутым до подбородка, лежащей навзничь и крепко спящей.

Под утро и сама Иволга засыпала более крепким, почти здоровым сном.

Но раз Дарья Ивановна из своего ночного путешествия возвратилась не так поздно, как обычно.

Иволга отчетливо слышала, как скрипнула дверь и потом половица. Мгновенье спустя она уже ясно, как сквозь стекло, увидела Дарью Ивановну. Она видела и слышала, но оцепенелость еще осталась в теле. Она не могла пошевельнуться или сказать или крикнуть… Лед был в ней и из этого льда она смотрела на Дарью Ивановну.

Дарья Ивановна было нагая… Совсем нагая. На голове был венок из черных смятых и обсыпавшихся роз. Сев на свою кровать, она прислонилась спиной к стене. Рот был полуоткрыт и искривлен трепещущей сладострастной улыбкой. Медленно она протянула вперед руки, и руки тряслись у ней.

И казалось, она видит кого-то и хочет привлечь к себе этими бессильными, трясущимися руками.

С одной стороны в углу рта пузырилась слюна, похожая на пену, и струйкой стекала на подбородок.

Иволге стало противно. Но то, что она увидела потом, заполнило ее ужасом.

Она увидела…

VIII УДАВЛЕННИК

Она увидела человеческую фигуру, совершенно прозрачную, колыхавшуюся в дверях, как легкий туман.

Голова казалась белым облачком. Над высоким лбом дымились, струясь вверх, курчавые, тоже похожие на хлопья тумана, волосы.

Черты лица обозначались неясно, лицо было молочно-белое и сквозь него просвечивались предметы, находившиеся позади. Но на этом сквозном, как утренний тонкий пар, лице блестели живые, полные огня глаза.

Призрак неслышно двигался по направлению к Дарье Ивановне.

Она ждала его, теперь бессильно уронив руки на кровать по сторонам тела ладонями наружу, запрокинув голову, полуприкрыв глаза, вся бледная, глядя на него из-под ресниц и улыбаясь полуоткрытым ртом безвольной, будто сгоревшей в охватившей ее страсти улыбкой.

Лицо призрака, по мере того, как он приближался к Дарье Ивановне, постепенно из молочно-белого становилось бледно-розовым — будто наливалось кровью или наполнялось светом. Будто далекая-далекая заря занималась в нем. Непонятная, неведомая,