Александр Тарасов Мать беспорядка

Мировая история знает всего три серьезные попытки сознательного воплощения анархистского социального идеала, теорий анархизма в жизнь: Парижская Коммуна 1871 г., махновщина и «либертарный коммунизм» в Испании в 1936–1939 гг. Но в двух последних случаях имел место откровенный разрыв с принципами анархизма: там анархисты, установив этатоидную (подобную государству) власть, навязывали эту власть остальному населению (большинству) силой оружия, безжалостно подавляя и уничтожая несогласных (вопреки принципу свободы личности), а в Испании еще и превратившись в коллективных угнетателей и эксплуататоров трудящихся – в первую очередь в созданных ими «коллективах» («коммунах»).

И только Парижская Коммуна, не отмеченная печатью принуждения, эксплуатации и ограбления трудящихся во имя анархии, была чистым случаем воплощения анархистских теорий в жизнь. Это при том, что анархисты в руководстве Коммуны не составляли большинства (большинство состояло из странной на первой взгляд коалиции неоякобинцев, то есть левобуржуазных республиканцев, и бланкистов; показательно, однако, что бланкисты заключили союз именно с неоякобинцами, а не с анархистами, то есть такими же, как они, социалистами).

Но анархистское меньшинство оказалось таким меньшинством, которое сыграло решающую роль в истории Коммуны. Во-первых, потому что неоякобинцы, ориентированные на свержение монархии и повторение Великой французской революции, не имели никакой экономической программы (и знали это), а бланкисты искренне полагали, что социально-экономические изменения явятся автоматическим следствием политической революции рабочего класса. Анархисты Коммуны, почти поголовно прудонисты, были единственными, кто опирался на какую-то социально-экономическую теорию. Во-вторых, прудонисты, как члены Интернационала, были укоренены в рабочей среде куда лучше, чем неоякобинцы, и как минимум не хуже, чем бланкисты, а революция 1871 г. была революцией рабочего Парижа. В-третьих, эта революция, спровоцированная военной катастрофой, была стихийной (с чем соглашались все революционеры), а анархисты были единственными, кто ориентировался на спонтанность.

Наконец, несмотря на то, что анархисты в Коммуне были в меньшинстве, по набору имен своих представителей, их известности у рабочих и ремесленников они ни в чем не уступали такому же набору имен и у неоякобинцев, и у бланкистов. Из 81 члена Коммуны (окончательного состава) анархистов было 36 (28 прудонистов и 4 бакуниста) против 22 неоякобинцев и 23 бланкистов и необабувистов^[1]. Причем среди коммунаров-прудонистов были такие имена, как Жюль Валлес, Эжен Варлен, Гюстав Курбе, Артюр Арну, Огюст Верморель, Шарль Лонге, Шарль Белэ, Альбер Тейс, Огюстен Авриаль, Франсуа Журд, Жан-Батист Мильер, Амеде-Жером Ланглуа, Гюстав Лефрансе, Эмиль Обри, Камиль-Пьер Ланжевен, Жан-Луи Пенди и Жюль Бабик, а среди бакунистов – Гюстав Клюзере и Бенуа Малон. И даже те из них, кто, что называется, на глазах преодолевал прудонизм – Варлен, Валлес, Лонге, – в дни Коммуны в основном еще оставались анархистами^[2].

Анархисты Коммуны, отдадим им должное, последовательно проводили в жизнь свои взгляды – и в результате погубили Коммуну и заплатили за свои ошибки, иллюзии и глупость не только своими жизнями, но и жизнями тысяч коммунаров.

В первую очередь, это касается военной организации Коммуны. Вступив под воздействием аргументов Варлена в Национальную гвардию – с тем чтобы взять над ней идеологический контроль, – прудонисты вскоре заняли посты командиров многих легионов, вошли в состав ЦК Национальной гвардии и довели дело до того, что даже заседания ЦК стали проводиться в помещении прудонистских секций Интернационала на улице Кордери^[3]. С 18 по 28 марта ЦК Национальной гвардии был де-факто классовым революционным правительством Парижа, опиравшимся непосредственно на вооруженные «низы» (представители легионов Национальной гвардии из буржуазно-аристократических кварталов в ЦК не вошли). Но, верный прудонистским мелкобуржуазно-демократическим иллюзиям, ЦК добровольно передал власть Коммуне, избранной всеми слоями и всеми округами Парижа. На это ЦК пенял еще Маркс^[4].

Более того, испытывая, как полагается анархистам, священную ненависть к дисциплине и правильной военной организации, прудонисты насаждали в Национальной гвардии то, что позже, во времена Гражданской войны в России, будет названо «партизанщиной». Избираемость и сменяемость командиров, отказ подчиняться единому командованию, митинговщина и повсеместное самовольное присвоение функций на местах были результатом прудонистской пропаганды (в противовес позиции неоякобинцев, ориентированных на образ революционной армии времен якобинской диктатуры)^[5]. В качестве штабов «партизанщины» выступили вполне анархистские по духу «окружные подкомитеты» Национальной гвардии, которые Коммуна смогла распустить только 6 апреля^[6]. Помимо анархистской ненависти ко всякому «милитаризму», такая позиция прудонистов основывалась и на том, что они не считали Парижскую Коммуну государственной властью и, следовательно, Национальную гвардию – армией.

Полного триумфа принципы анархии в военной организации Коммуны достигли после того, как военным делегатом Коммуны (то есть главнокомандующим и «военным министром») стал бакунист Клюзере, участник клоунской попытки Бакунина учинить анархистскую революцию в Лионе^[7]. Верный бакунистской установке на «инициативу низов», он окончательно разложил и децентрализовал управление Национальной гвардией, довел его до полного хаоса и анархии. Клюзере не знал, из кого состоит его штаб, сколько батальонов и орудий в его распоряжении, сколько людей на позициях у Домбровского и т.д. В разгар ожесточенных боев он иногда целыми днями спал^[8]. Проспер Оливье Лиссагарэ назвал его «призрачным полководцем», который «диктовал… приказы…, развалясь на своем диване»^[9]. Член Военной коллегии Коммуны О. Авриаль констатировал: «Национальная гвардия неорганизована… никто ею не командует; то и дело поступают приказы и контрприказы; она не знает, кому она должна подчиняться… у нее нет ни шинелей, ни обуви, ни брюк… ее оставляют на две недели в траншеях, кормят исключительно солониной, что ведет к заболеваниям»^[10]. Одни батальоны – как 176-й – находились бессменно в бою по 25 дней и доходили до изнеможения и поголовной цинги, другие скучали в Париже. На позициях не хватало ни обмундирования, ни боеприпасов, старые ружья выходили из строя, новых штаб не отпускал^[11]. Полный анархистской