- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (82) »
книга, наполненная приметами, музыкой, красками, настроениями любимого города. Соколов написал обе эти книги. И эти две Книги Любви можно было бы объединить общим названием, строкой самого Соколова: «Но все равно — любовь. И все равно — Москва!». В упрямой, противительной интонации этих слов — непреклонное противостояние и утверждение: вопреки всем веяниям бездушного, чуждого ему пространства «обязательно выдержать, обязательно с честью» многие испытания:
Он выдержал.
Признанный классик русской поэзии второй половины XX века прожил сложную, многогранную жизнь, которая и «погрустить, и просиять успела». Смолоду он неуклонно вёл свою линию в поэзии, твёрдо зная, что «нет школ никаких, только совесть, да кем-то завещанный дар». Этот божественный дар он пронёс достойно, высоко, совершенствуя его до последнего дыхания. Потому и создал «стих как моленье», в котором и красота, и тайна, и любовь-благодаренье.
Полвека свободный художник Владимир Соколов стоял на поэтическом посту. Стоял на родной земле. Непрестанно воспевал её — «Все у меня о России!». «Понял жизнь свою как жизнь людей», а поэзию — как великий бескорыстный, бесконечный труд перед лицом Вечности.
Марианна Роговская-Соколова
Испытание временем,
Испытание веком,
Испытание бременем
И родным человеком.
… … … … … … … … … … … … … …
Испытание женщиной,
Испытание славой.
Это вечное стихотворенье
Не допишет никто никогда.
СТИХОТВОРЕНИЯ И ПОЭМЫ
СОРОКОВЫЕ — ПЯТИДЕСЯТЫЕ
«Как я хочу, чтоб строчки эти…»
Как я хочу, чтоб строчки эти
Забыли, что они слова,
А стали: небо, крыши, ветер,
Сырых бульваров дерева!
Чтоб из распахнутой страницы,
Как из открытого окна,
Раздался свет, запели птицы,
Дохнула жизни глубина.
1948
«Я люблю незнакомые улицы…»
Я люблю незнакомые улицы,
А особенно осенью, в дождь,
Когда небо темнеет и хмурится,
Пробегает деревьями дрожь.
А по крышам блестящим и мокрым
Дождик каплями крупными бьет.
По мутнеющим, плачущим стеклам
За слезинкой слезинка ползет.
Пляшут капли на крышах блестящих,
И струятся ручьи и журчат.
На деревьях, стволами скрипящих,
Бледно-желтые листья шумят…
1945
«О умножение листвы…»
О умножение листвы
На золотеющих дорожках!
О липы — с ног до головы
В блестящих ледяных сережках!
О луж осенних зеркала,
Не замутненные остудой!
О зимний ветер отовсюду!
О неожиданное чудо —
Узор оконного стекла…
1946
Владимир Соколов. 1946
«Вагона мерное качанье…»
Вагона мерное качанье.
В дали вечерней цепь огней.
Следы последние прощанья
С души стираются моей.
Летит наш поезд, а за нами
Сквозь облаков ночную рать
Луна несется над полями
В надежде поезд обогнать.
1946
Слова
Духом десятилетий,
Давних, а не моих,
Звуки вобравши эти,
Отяготился стих.
Как мне от них спасаться?
Грусти на них печать.
С нового ли абзаца
Жизнь моих строк начать?
Но заменить их нечем,
Сердцу они святы:
Снег. Переулок. Вечер.
Ветер. Ограда. Ты.
1947
«О свет зарницы моментальной!..»*
[5]О свет зарницы моментальной!
О детство! Да, что в те года
Событья в сердце наметали,
Теперь прошито навсегда.
Опять по этим коридорам,
Где возле лестниц зеркала,
Меня, не знаю в раз который,
Тоска и память повела.
О, вряд ли можно равнодушно
Глядеть на стены, на паркет,
Из тьмы зовущие послушно
Воспоминания в ответ,
На эти лестничные клетки,
На эти серые, в летах,
Полунагие статуэтки
Амуров с лампами в руках.
О, этих памятников скольких
Так дорога немая речь…
Разбито детство!
Хоть осколки б
Подольше в памяти сберечь.
1947
Спасоналивковский переулок
В час, когда слабость рвется из глаз,
Я вспоминаю: не для прогулок —
Есть у меня! Есть про запас!
Спасоналивковский переулок.
Там проживает моя родня:
Вечные липы, ветхие зданья,
Крупный булыжник, те, что меня
Ждут и спасают без опозданья.
Что меня связывают с такой
Давностью ветхой, полузабытой,
Коей давно пора на покой,
С той, у которой все пережито?
С этою липой, что особняк
Ветками тихими обнимает?
Он все дряхлеет.
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (82) »